Ги де Мопассан - Отец и сын Ото

кроватью.

Молодая женщина задала тот же вопрос:

— В чем же дело, господин Сезар?

Он взглянул на нее. От смутной тревоги она побелела, как полотно, и в страхе ждала ответа: руки ее дрожали.

Наконец он собрался с духом.

— Так вот, мамзель, папа скончался в воскресенье, в день открытия охоты.

Она была так потрясена, что даже не шевельнулась. После нескольких секунд молчания она прошептала почти беззвучно:

— О! Быть не может!

И вдруг слезы выступили у нее на глазах, и, закрыв лицо руками, она разрыдалась.

Малыш обернулся и, увидев мать в слезах, поднял рев. Потом, сообразив, что нежданное горе принес незнакомец, он накинулся на Сезара, вцепился одной ручонкой в его брюки, а другой изо всей мочи начал колотить его по ноге. А Сезар сидел растерянный, растроганный, между женщиной, оплакивавшей его отца, и ребенком, который защищал свою мать. Он не мог справиться с волнением, слезы застилали ему глаза, и, чтобы взять себя в руки, он заговорил.

— Да, — сказал он, — несчастье случилось в воскресенье утром, около восьми часов...

И он начал рассказывать так, словно она слушала его, с крестьянской обстоятельностью, не пропуская ни одной подробности, вспоминая каждую мелочь. А малыш все колотил Сезара по щиколоткам.

Когда Сезар дошел до того места, как Ото-отец заговорил о ней, она уловила свое имя, открыла лицо и спросила:

— Простите! Я не слушала вас, мне бы хотелось все знать... Вам не трудно будет рассказать сначала?

Он начал снова в тех же выражениях:

— Несчастье случилось в воскресенье утром, около восьми часов...

Он рассказывал обо всем долго, запинаясь, останавливаясь и вставляя время от времени свои замечания. Она жадно слушала, с женской впечатлительностью переживая весь ход событий, который он описывал, и, содрогаясь от ужаса, восклицала порою: «Ах, господи!» Мальчик, решив, что она успокоилась, перестал колотить Сезара, ухватился за руку матери и тоже слушал, как будто все понимал.

Когда рассказ был окончен, Ото-сын произнес:

— Теперь давайте договоримся друг с другом, как он желал. Послушайте: я обеспечен, денег он мне оставил порядочно. Я хочу, чтобы вы ни в чем не нуждались...

Но она живо перебила:

— О господин Сезар, господин Сезар, только не сегодня! У меня сердце разрывается... Как-нибудь в другой раз, в другой день... Нет, только не сегодня... И, слушайте, если уж я соглашусь, то не ради себя... нет, нет, даю вам слово. Только ради ребенка. Мы эти деньги положим на его имя.

Тут только ошеломленный Сезар догадался и пробормотал:

— Значит... это его... ребенок?

— Ну конечно! — сказала она.

Ото-сын посмотрел на своего брата со смутным волнением, острым и мучительным.

Наступило долгое молчание, так как она опять заплакала; наконец Сезар, окончательно растерявшись, сказал:

— Ну что же, мамзель Доне, я пойду. Когда мы с вами об этом потолкуем?

Она воскликнула:

— О нет, не уходите, не уходите, не оставляйте меня одну с Эмилем! Я умру с горя. У меня никого больше нет, никого, кроме ребенка! Ах, какая беда, какое несчастье, господин Сезар! Ну, присядьте. Поговорите еще о чем-нибудь. Расскажите, что он делал всю эту неделю.

И Сезар, привыкший повиноваться, уселся снова. Она придвинула свой стул к его стулу у печки, где все еще разогревалось кушанье, взяла на колени Эмиля и стала задавать Сезару множество вопросов об его отце, о самых ничтожных домашних мелочах, и по этим вопросам он понял, почувствовал, не рассуждая, что она любила Ото всем своим бедным женским сердцем.

Следуя естественному течению своих не слишком разнообразных мыслей, он вернулся к несчастному происшествию и опять принялся рассказывать о нем с теми же подробностями.

Когда он произнес: «В животе у него была такая дыра, что туда можно было оба кулака засунуть», — она вскрикнула, и слезы вновь хлынули у нее из глаз. Заразившись ее волнением, Сезар тоже расплакался, а так как слезы всегда смягчают сердце, он нагнулся к Эмилю и поцеловал его в лобик.

Мать прошептала, глубоко вздохнув:

— Бедный малыш, он теперь сирота.

— И я тоже, — сказал Сезар.

Они замолчали.

Но вдруг в молодой женщине проснулся инстинкт рачительной хозяйки, привыкшей обо всем заботиться.

— Вы, верно, ничего не ели с утра, господин Сезар?

— Ничего, мамзель.

— О, вы, должно быть, голодны! Скушайте что-нибудь.

— Спасибо, — сказал он, — я не голоден, мне не до еды.

Она возразила:

— Какое бы ни было горе, жить все-таки надо: не откажите мне, покушайте, тогда вы --">