Олег Михайлович Блоцкий - Просчитался

ежик, укрыв голову руками.

Беридзе, разморенный жарой, принялся лениво пинать дневального, приговаривая: "Шэни траки... Ни можиш пол мить? Ни хочиш убират? Дэмбил, да? Два года служил, да? Я тибя научу убират! Я тибя научу работат! Синок ленивый!"

Фирсов, катаясь по влажному полу, визжал так, словно его живьем разделывали на части.

Потом он этот пол тщательно, ползая на брюхе, вылизывал чуть ли не языком.

Вечером москвич рыдал на складе и все спрашивал у Букреева, что же делать дальше, как можно избежать всего этого кошмара.

Толстый складской по-землячески участливо предлагал различные варианты уклонения от службы, практикующиеся в Афгане. Можно было: застрелиться; крепко сжав в кулаке запал от гранаты, дернуть за кольцо, лишаясь тем самым нескольких пальцев; проглотить иголку; достать мочу желтушника, выпить ее и через некоторое время самому угодить с гепатитом в инфекционный госпиталь; пробраться за колючую проволоку на минное поле и, наступив там на противопехотную мину, лишиться части ноги.

От такого разнообразия Фирсов приходил в ужас, несогласно тряс головой, давился слезами и все повторял: "Что мне делать? Ну как быть?"

Букреев достал свежайшую буханку хлеба, финский сервелат, баночку маринованных в Венгрии огурчиков, пачку сливочного масла, две бутылки виноградного сока. Затем неторопливо соорудил толстенные бутерброды и разлил янтарный пахучий сок по белым эмалированным кружкам.

Фирсов прекратил выбивать морзянку зубами и жадно уставился на невиданные в этих местах деликатесы.

- Давай, налетай, - подбодрил Букреев земляка и первым ухватил толстыми пальцами бутерброд.

- Есть еще вариант, - медленно двигались жирные губы толстяка. Самострел! Когда в караул заступишь и на пост пойдешь, то прострели там руку или ногу. Но лучше в бок. Так надежнее.

- В тюрьму посадят, - поперхнулся Фирсов.

- Дурак, - снисходительно засмеялся Букреев. - Кому ты нужен? Возиться с тобой, в прокуратуру таскать. На духов спишут. К медали не представят: молодой еще, - на полном серьезе размышлял складской, - но и в тюрьму не посадят. А когда самострел забацаешь, тогда и скажи ротному: "Если в Союз не отправите, еще раз прострелюсь!" Как миленькие отправят. По шизухе. Полежишь немного в центральном госпитале в Кабуле в отделении для придурочных, а потом в Союз, на дембель, по комиссации.

- Так просто? - засомневался Фирсов.

- Конечно. Три месяца назад чурбана из первого батальона в Союз отправили. И ему ничего! Что с шизика возьмешь? Да и офицерью лучше. Им удобнее сплавить тебя, чем ходить и думать, когда ты еще прострелишься. А если под трибунал отдавать, то им первым и вставят пистон.

- Больно будет, если стрелять.

- Конечно.

- Я так не хочу.

- Ишь какой! - растопырил сальные пальцы-сосиски Букреев. - Хочешь, чтобы все даром.

- Хочу, - уныло согласился костлявый Фирсов, моментально подчистую умявший все со стола.

Букреев развалился в кресле и протянул пачку "Явы" Фирсову.

Складской, как ленивый сытый кот, прикрыл глаза и замолчал. Фирсов тянул сигаретный дым часто и глубоко.

- А хочешь жить так, как я? - спросил Букреев равнодушно, не открывая глаз.

- Да! - встрепенулся солдат. - Да! Да! Витек, как друга прошу - помоги! Выручи! Никогда не забуду! Родители в долгу не останутся! До гроба обязан буду!

- Есть возможность.

- Что надо сделать?

- А ничего, - заявил Букреев и приоткрыл один глаз.

Лицо Фирсова вытянулось и стало похоже на неспелый огурец.

Глаз медленно захлопнулся, и Букреев внезапно замурлыкал:

- Есть человечек. Тобой интересуется. Согласишься - окажешься в раю.

- Кто?

- Пока неважно. Главное - согласие.

- Согласен! - ни секунды не медлил Фирсов. - Согласен, Витек, согласен! Что я должен делать?

- Да ничего, - Букреев держал сигарету, картинно отставляя в сторону мизинец. - В баньку сходить, спинку человечеку потереть, массажик сделать. Короче, при бане будешь.

- Но я... я... я... не умею.

- Он научит, - промурлыкал Букреев и распахнул плотоядные глаза, облизывая ими измученного непростой солдатской жизнью земляка. - Подкормит тебя, отогреет. Мальчик ты - самый смак.

Шелковистая интонация медового голоса коконом обволакивала Фирсова. Последние бархатные нотки оформили смутные догадки в четкую, завершенную мысль.

Фирсову стало страшно. Ему показалось, что Букреев - это жирный паук, который разбросал вокруг свою паутину, а теперь тянет ее на себя, стараясь намертво захлестнуть ею Фирсова. О --">