Денис Сергеевич Осокин - Ангелы и революция

зашла в него не перекрестившись.

Билетик у Нелли был, на углу Евангелистов она хотела выйти, «два пирожных у кондитера, непременно два, а не одно», — думала Нелли, ставя ногу на ступеньку, как вдруг раздался оглушительный медвежий рык в миллиметре от ее уха: «Мамзеля, кажи билет». Дальше было так — с колокольным звоном в ушах Нелли увидела дьявола в форме трамвайного водителя. Он стоял вплотную к Нелли и рукой закрывал проход, у него не было зуба, лоб был сожжен и шелушился, а глаз был один и, кажется, посреди того сожженного лба. Дьявол глумливо улыбался. А-а, билету пожадничала! — засвистели со всех сторон его прислужники. И в эту минуту очки на Нелли лопнули раз и навсегда — дьявол расплылся, стекла осыпались, и оправа, соскочив с носика, упала вслед за ними. Нелли, видимо, все-таки показала дьяволу билет, потому что скоро стояла на улице, забыв про кондитера, без очков, и не могла сдвинуться с места, потому что трамвай без лошади ходит дьявольской силою, и надо перекреститься, а лучше плюнуть на рельс и сказать «сгинь», а еще завелся ероплан и того гляди упадет на голову, а еще по городу ходит черный перепел и ворует детей.

Хлебный пролетариат

Из всего пролетариата самый лучший — хлебный. Это люди, обсыпанные мукой и пахнущие самой счастливой истиной, исходящей из земли. У них не такая уж сладкая жизнь, как сладки могут быть их щеки и руки, но, согласитесь, хлебный завод лучше чугунолитейного или угольной шахты. Конечно, эксплуатации человека человеком хватает везде, глаза у наших белых тружеников часто как у обманутых детей. Но поэтому и порыв, и особенное упрямство человека, умеющего делать вкусный калач, и в революционном строю хлебный пролетариат — самая душистая колонна.

Жонглер Дима

Жонглер Дима любил показывать трюки за столом. Возьмет три винные пробки, подкинет, две поймает, а третья упадет кому-нибудь в суп.

Или поставит стоймя соломенную салфетку и примется показывать кукольный театр.

Возьмет в тарелке с костями два рыбьих плавника и водит ими над салфеткой.

Это море, — говорит Дима.

Подлинно русский театр, — объявляет Дима через мгновение и показывает следующее: над салфеткой-ширмой поднимает бутылку водки и стакан, из бутылки льет в стакан и смеется на всю комнату.

После этого прячет за салфетку собственную голову и начинает корчить рожи и отворачивать салфетку. Его пальцы скручивают салфетку в трубочку, и все видят то надутую, то зубастую, то печальную рожу Димы. Скоро рожи у Димы кончаются, и он, слегка смущенный, откладывает салфетку.

А еще он может схватить огромное блюдо, изготовленное в 1871 году на Королевской фарфоровой мануфактуре в Саксонии, на этом блюде только что был заливной сом, и приставить себе под подбородок.

Ну, кто я? — обращается лукавая голова Димы к сидящему напротив гостю.

Ты Иоанн Креститель, — сердито бормочет гость.

Молодец, угадал! — хохочет Дима. — Ты образованный человек, — хохочет и срывается с места для того, чтобы пожать гостю руку.

Тетушки

Я их так любил — милые сестры моей матери и тетя Саша, сестра моего отца. Они играли со мной, гуляли и рассказывали очень много глупого. Теперь я знаю, что для меня они были детскими сексуальными переживаниями. Но ведь и я для них был сексуальным переживанием. Не случайно же они иногда переодевались при мне, правда, отворачивались или говорили мне — отвернись. Купались со мной, конечно же, в купальниках, но как ловили меня в воде, подбрасывали или учили плавать! Я научился плавать с такими чуткими учительницами, но еще я помню, как неожиданно толкалась моя рука или нога во что-то невозможное.

Кто спрашивал — ты меня любишь? и просил — поцелуй свою тетю? Кто в бабушкином саду рвал со мной ягоды в халате не по фигуре и, наклоняясь к нижним веткам, показывал груди и темные соски? Они возили меня на велосипеде по тому городишку и вдруг капризничали — теперь ты кати. И я катил во весь взмыленный дух своих шести-девяти-двенадцати лет, а потом они все вышли замуж. Возможно, я горевал, хотя нет — ведь я не девочка. И вообще из другого города. А к тетушкам меня привозили родители в один из летних месяцев, а потом увозили обратно.

Письмо

Милая Валери,

забудем все и поедем в Вологду. В Вологде — русская зима и моя любовь к Вам, запертая в номерах Дьяконова.

Свадебные подарки

Вот --">