Борис Тимофеевич Евсеев - Мощное падение вниз верхового сокола, видящего стремительное приближение воды, берегов, излуки и леса

наушником.

— Та не тоскуй ты так! Не рви мне душу! Музыку, говорят тебе, послухай! Мне ж не жалко! Там песенка как раз есть… Ну, как ее: “When blin… When blind is cry…” Счас, счас найду… А ты ничего, справный мальчишечка. И видеть — чуток будешь!

Бессарабец засуетился. Пытаясь побыстрей отыскать нужную музыку, он стал перематывать пленку, потом воткнул наушник Кольке в ухо, плейер бросил ему на грудь и все так же на спине потащил прибитого и продырявленного Козла к машинам.

Музыка отзвучала и выключилась, — видно, песня на пленке была последней, но Колька, учившийся пять лет на баяне и учившийся хорошо, все повторял про себя нотами ее мелодию, повторял, потому что память имел острую, а слух имел цепкий, почти звериный: “Соль-ре, соль-ре-ми-соль! Соль-ми-до, си бемоль! До-си бемоль, до-соль…”

32

Сокол смекнул, наконец, зачем вынесло его из леска. Сообразил, отчего мотало и кидало его вверх-вниз весь день. Он летел за соколихой!

Это была радость нечаянная и был дар несказанный: почуять здесь, за излучиной Волги, свою пару! От такой радости сокол почти перестал замечать окружающее, а если и замечал его, то значения увиденному придавал мало.

Он, конечно, видел — но уже крайком глаза, нецепко — яхту-паровичок близ берега, видел трех выползающих из пещеры нищих, еще недавно сговорившихся с цыганами ехать на юг, но отчего-то вдруг раздумавших, видел рядом с нищими и бородатого воина, готового перевернуть, изменить разом и свою, и чужую жизнь. Видел сокол также сидящих неподалеку в зеленой машине египтянок-не египтянок, цыганок-не цыганок. Видел: готовы они уже тронуться в путь, и опять на юг, на юг! Может, как раз туда, откуда только что прилетел и сам сокол, туда, где висели густо-рясно смоквы и виноград, где сушился всякий прекрасный чеснок, где лежали на блюдах плоды “кау” и плоды “некут” и огурцы зрели, какие только бывают. Туда, где в урочный час появляется над левым глазом созвездие Сах, а над глазом правым появляется созвездие бегемотихи (по-здешнему — Малой Медведицы), где широчайший Хапи несет на своей воде любую и всяческую жизнь и сверкает по ночам зелеными глазами богиня-кошка Баст…

Видел сокол и то, что еще в двух машинах сидит по закованному в кандалы рабу. Видел: на глазах у рабов черные, широченные повязки, а рты их заклеены гадкой, ядовито-прозрачной пленкой. Видел сокол и домашнюю, убежавшую из хлева свинью, сладко переваливающую выкормленное тело вправо-влево, влево-вправо, чуял, что рядом со свиньей есть уже и охотнички. Чуял: человек в кудряшках, только что вошедший в сушильню, человек, чьи щеки были теперь словно кожа крокодила и который вонял хуже, чем рыбья икра, — человек этот может сгинуть, пропасть навсегда.

Кроме того сокол хорошо ощущал далеко внизу, под крылом, все ту же тучу прозрачных и нечистых полумышей, увивающихся теперь уже не над плотом, а близ сушильни. Острокрылые эти нетопыришки вновь вызвали у сокола отвращенье и грубую дрожь, но, памятуя про их увертливость, про их опасную, слабо цепляемую отлетным сокольим когтем бесплотность, — падать на них он не стал. Да и какое-то дальнее, низовое чутье подсказывало птице: человек, войдя в сушильню, уже выбрал и прочертил свой путь. И помочь такому человеку ничем нельзя. И ему, священному соколу Хорра, соколу пророков и пустынных авв, вмешиваться в дальнейшее — не годится, все сегодня виденное надо на время забыть, отложив память о том, что было, в нежных, кипящих червями внутренностях, зашифровав сведения о событиях и людях в рисунках собственных перьев. Забыть, забыть! Ведь сегодня предстояло нечто более важное: встреча с соколихой.

Встреча эта будила в соколе что-то тайное, небывалое. Так, чудилось соколу: теперь он перестанет быть бесконечно памятливым и бессмертным! Теперь он перестанет вспоминать все, что было с другими соколами. Но от этого становилось вовсе не тяжко — наоборот, легко. Раз несмертельность отбирается, значит вместо нее будет дано что-то иное, неизъяснимо сладкое, что-то вроде запуска с крыла или с края гнезда таких же, как и он сам, во всем ему подобных, но маленьких — не больших, чем комочек пуха — соколков.

Сокол желал встречи с соколихой, но все ж, влекомый дальней привязанностью и приязнью, какими-то слабыми разрывами и вспышками родовой памяти, сделал над берегом и над сушильней, над проникшим внутрь сушильни кудреватым человеком-обезьянкой — еще один круг.

Делая круг, сокол --">