Марек Хласко - Красивые, двадцатилетние

действительно ли все было так, как я на­писал. Нет, не так Было гораздо хуже: мы вставали в че­тыре утра, а разгрузку на станции заканчивали в десять вечера; потом ехали по горным дорогам сорок кило­метров до дома, что на грузовике «джи-эм-си»^[4] с при­цепом занимало около двух часов. Потом мы еще гото­вили себе еду и только после этого ложились спать. Выходных и праздников не было; в конце месяца завбазой объявлял, что мы выполнили план примерно на сорок, иногда на сорок пять процентов. В Быстшице Клодской я проработал сравнительно недолго: ушел, чтоб не попасть в тюрьму за экономический саботаж. За это время мне довелось быть свидетелем двух не­счастных случаев со смертельным исходом и одно­го — с травмой позвоночника; парень, повредивший позвоночник, потом тоже, кажется, умер, так как мы не смогли вовремя доставить его в больницу: наши маши­ны были приспособлены для перевозки кряжей, и по­ложить человека было некуда. Зарабатывал я тогда около семисот злотых в месяц.

Тадеуш Конвицкий сказал: это не книга, это вес­терн — и был прав. Мне никогда не удавалось понять, в чем беда польской литературы. Если рассуждать логи­чески, мало у какого еще народа имеется столько осно­ваний для создания хорошей литературы. У нас есть все: куча бед, политические убийства, вечная оккупа­ция, доносительство, нищета, отчаяние, пьянство — что еще нужно, скажите на милость? В Израиле я жил среди последних подонков, но не встречал таких отчаявшихся, озверевших и несчастных людей, как в Поль­ше. Главный мотив вестерна — маниакальное стремле­ние вершить правосудие; его герой — одиночка, борю­щийся со злом и насилием. Неважно, что на эту тему написана масса чепухи; Джесси Джеймс, Эрп^[5] и другие скорые на расправу молодчики — не писательская вы­думка. У нас подобным героем мог бы быть, например, коммунист — человек, наводящий порядок в разорен­ной стране, где общество деморализовано бесконеч­ными бедами; если б, конечно, commies^[6] ставили перед собой такую задачу. Среди кучи макулатуры о commies, которую я прочитал, такие мне не встречались — если не считать Подгурского из «Пепла и алмаза» Ежи Анджеевского. Подгурский судит поляка, служившего капо в немецком лагере, — судит и проигрывает. Он еще че­ловек; будь книга написана несколькими годами поз­же, он бы, вероятно, стал майором из шедевра Анджея Мандальяна. Или следователем Глеткиным из книги Кёстлера^[7]. Но скорее всего Рубашовым, попадающим в руки Глеткина.

Что касается меня, я против commies ничего не имею. Пока они творят всякие свинства, а я могу об этом писать — все о'кей. Я просто свидетель на судеб­ном процессе; суть дела меня не волнует, лишь бы раз­бирательство было интересным. Вот и все. Жизнь, которая мне дана, только сюжет; а уж как я его изложу — моя забота. Это для меня главное.

Написав такое, я спросил у одного своего приятеля, прав ли я, утверждая, что у нас, поляков, есть все необ­ходимое для создания хорошей литературы. Он сказал: нет; он сказал, что поляки слишком устали; что им за­сорили мозги и они смирились с судьбой. Не пони­маю: разве хирург имеет право ссылаться на усталость, когда привозят человека, которого нужно опериро­вать? Не знаю, не знаю. Помню, я стоял как-то с Павлом Херцем^[8] в баре, жаловался на неприятности, на безде­нежье, на придирки редакторов. Херц посмотрел на меня укоризненно и сказал: «Если я вас правильно по­нял, вы хотите стать писателем. Это не доставит удо­вольствия ни вам, ни тем, кто вас будет читать. На что вы рассчитываете?» И отвернулся, пожав плечами; раз­говор был окончен.

Итак, я ушел с лесозаготовок и вернулся в Варшаву. Поступил грузчиком в «Метробудову»; через некоторое время перешел в отдел снабжения. Работа была — луч­ше не придумаешь; я просто ходил по городу, по раз­ным конторам, с заявками на запчасти для автомоби­лей, а мне ставили штамп: «Запчастей не имеется». По­том я отправлялся в так называемый кооперативный сектор — в маленькие ремесленные артели. Единствен­ная разница между государственным и кооперативным сектором заключалась в том, что в государственном ставили штамп «Запчастей не имеется», а в кооператив­ном — «Запчастей нет». Вот и все. После этого состав­лялся протокол о необходимости закупок, который подписывали завотделом снабжения, председатель ме­сткома и секретарь партбюро, а также водитель вышед­шей из строя машины и завмастерскими. Потом я брал бутылку водки и ехал на другую --">