Михаил Рафаилович Садовский - Тёзка

бывает, она мне уступила — я её уговорил…

В среду утром в кабинет вошёл молодой мужчина, я поднял на него глаза, и что-то оборвалось внутри! Передо мной стоял живой дядя Николай в тёмном костюме, какой обычно носил… и вьющийся чуб, совершенно старомодный по нынешним временам, зачесанный на ту же правую сторону…

Все слова мои застряли во рту — челюсти сцепились, и чувствую, как слёзы наворачиваются, а ничего поделать не могу ни с ними, ни с собой — трясёт меня просто, будто кто за плечи дёргает…

Много лет мы не виделись, конечно… тридцать? Больше? Стоим, молчим оба… потом он выдавливает с хрипом, как стон:

— На ты, или как будем? — тут нас и сорвало с места: кинулись обниматься, а оторваться оба не хотим, потому что глаза выдают… ничего не поделаешь… сентиментальный мы народ… в России. Наконец, отпрянули, держим друг друга за руки и в голос, будто сговорились — выдохнули — Фёдор! — работы уже никой не было… машины бросили… пошли, куда глаза глядят… как у меня дома оказались, не знаю… говорим, говорим… а разговора никакого не получается! Не за тем же он приехал ко мне издалека, как видно, чтоб просто вот так повидаться без причины! Столько лет не виделись и нате!..

Только заполночь… на второй бутылке начал он рассказывать…

«Я ещё маленьким был… когда мать замуж вышла… отчим ничего… не злобный… и я всё к вам просился… Василий же, как брат мне был… отчим тоже просил: „Пойдём в гости… семьями дружить будем… они мне понравились очень…“ Ну всё в этом роде, а мать — ни в какую. Каменной становилась. Изредка, чтоб меня угомонить, когда отчим в командировке бывал, приезжала к вам… очень они о судьбе своей пеклись, дом набивали барахлом… машина, дача… в загранку рвались, ну, и устроились через торгпредство… я их тогда уговорил не брать меня с собой… думал, не согласятся они, а вышло всё наоборот — просто очень… определили меня в суворовское, как просился…»

Мы пили с ним крепко. Я уже чувствовал, что моя норма выполнена, а он не пьянел. Только лоб у него становился всё краснее, и чуб сползал на него… Фёдор откидывал его рукой назад, а несколько локонов оставались прилипшими к потной коже. Который час уж мы сидели, но я чувствовал, что-то, ради чего он приехал, ещё впереди…

Ты знаешь… странная вещь… я когда без них остался, мне как-то просторнее стало… я же мать любил очень, ты помнишь? — он вдруг понурился, положил ладонь на стол и опустил на неё голову, покачивая ею из стороны в сторону. Когда он поднял лицо и посмотрел на меня, я понял, что ему не по силам сказать мне что-то и предложил продолжить завтра нашу беседу… — Что ты! Чуть не закричал он, завтра, может, уже поздно будет…

— Однажды, когда я был в третьем классе, а отпускали меня только к тётке — двоюродной маминой сестре, меня на улице остановил сильно пожилой мужик… позвал по имени… хотя я его не знал точно… он мне говорит:

«Ты не тушуйся, Фёдор, ты меня знать не можешь… а отец твой мне жизнь спас… дважды… там, — он махнул рукой куда-то за спину, — Ты мне поверить должен. Просто поверить и сделать, что я скажу… потому что доказательств у меня никаких и времени никакого — помру я скоро. Это точно… а тебе ещё жить и жить… и ты должен знать, что отец твой высшей пробы! Это… — он как-то смешался, хотя видно было, что мужик сильный… — Ты, парень, вот что… послушай, что сердце скажет и так и сделай… а то, я чем больше тебе говорить и доказывать буду, тем меньше ты мне поверишь… это точно… — он тогда молчал долго и жевал губы… зубов у него маловато осталось… на цингу похоже… потом говорит и в глаза мне так смотрит, что я отвернуться хочу … а не могу… — Вот я тебе письмо дам сейчас… от кого — не спрашивай… и, не дай Бог, не открывай… ты его… через тридцать лет открой, когда тебе сорок будет… я бы тебе его сам сохранил, но мне таких годов не отпущено, а ты храни. Как? Не знаю, но береги, как самую дорогую вещь, что у тебя в жизни когда-нибудь случится. Потеряешь — мир не перевернётся, но и жизнь твоя получится перекошенная… — он мне ещё сотню подарил… тогда большие деньги… месяц прожить можно было… и всё… как я жил и письмо, как хранил, это сплошной детектив, да труда не стоит рассказывать… но я никогда не забывал о нём…»

— Ты мне не веришь? — вдруг совершенно другим голосом спросил Фёдор, и мне показалось, что я обидел его своим невниманием или усталым видом, который он принял за равнодушие…

— Дай письмо… — --">