Григорий Канович - Вильнюсский двор

дамских или мужских портных, у которых в городе известное имя — Нисон Кацман, Арье Вайнштейн, Гилель Краснопольский, — гонит своих клиентов в ателье?

Застыл и речистый дядя Шмуле.

— Пусть вас материальные вопросы не волнуют. На пошив костюма моего жалованья вполне хватит. Надеюсь, мы с вами все финансовые дела уладим, — сказал Васильев и засмеялся.

Нервно засмеялась и мама.

Только дяде Шмуле было не до смеха. Со смешанным чувством благодарности и страха смотрел он на Анатолия Николаевича, который, по счастью, не обиделся, не повернулся и не хлопнул дверью.

Соломон Давидович и сам догадался, что допустил досадный промах, и больше о цене не заикался — снял с полковника мерку, и мама под его диктовку, как прилежная школьница, аккуратно записала все данные в блокнот.

— Шмуле… — Отец поперхнулся и поправил себя: — Самуил Семенович скажет, товарищ полковник, когда вам прийти на первую примерку. Если вы не будете в отъезде.

— Постараюсь приходить вовремя, хотя ручаться не могу. Служба есть служба. Через неделю-две собираюсь в юбилейный отпуск уйти, тогда мои поездки на месяц кончатся, и я стану домоседом. — Анатолий Николаевич протянул отцу руку и сказал: — Семен Самуилович очень много хорошего о вас рассказал. Было очень приятно познакомиться.

— И нам было приятно, — в ответ выдавил отец, ломая голову, что же хорошего мог рассказать о нем Шмуле, если не проходит и дня, чтобы они из-за чего-нибудь не поцапались. Какой портной на свете бросает свое ремесло ради слежки за людьми и выуживания доносов?

На первую примерку Васильев пришел в срок.

В отличие от других клиентов, которые все время ерзали, вертелись, пританцовывали, раздражая отца своей суетливостью, Анатолий Николаевич стоял перед ним в струнку, безупречно выполнял все просьбы, замечаний никаких не делал и не задавал вопросов, не имеющих отношения ни к житью, ни к шитью.

Отец отвечал ему полной взаимностью, молчал, что-то чертил мелком, обмерял сантиметром и пытался представить, каков товарищ полковник на своей работе, на допросах с теми, кого Шмуле называл врагами народа. Неужели такой же смирный и податливый, как сейчас? Или другой — яростный и неумолимый?

Иногда в комнату из кухни входила мама, которая краем глаза надзирала за поведением своего спутника жизни и, довольная, возвращалась обратно.

Работа над костюмом постепенно приближалась к концу. Анатолий Николаевич в нашем длинном, почти до половиц, необманчивом зеркале уже видел себя в новом наряде и, помолодевший, видно, нравился себе, хотя моему требовательному и придирчивому к каждой мелочи отцу хотелось еще что-то улучшить — там, дескать, чуть-чуть корчит, тут морщит.

Перед последней примеркой Васильев уехал на совещание в Клайпеду и оттуда позвонил домой своей Лиде, чтобы та перед Соломоном Давидовичем извинилась за его вынужденную задержку. Когда отец после ранения работал в интендантской части 7-й пехотной дивизии, полковники на него только покрикивали да матом ругались, но чтобы полковник принес свои извинения рядовому, этого на его памяти никогда не было.

Сдача костюма превратилась в небольшое торжество, на котором кроме мастера и заказчика присутствовали их жены и, конечно же, мой дядя Шмуле, инициатор и застрельщик всех благородных дел, не требующих лично от него никакого труда.

— Ты в новом костюме, Толя, похож на Кадочникова, — похвалила строгая Лида мужа. — Ей-Богу, очень похож, особенно анфас.

Хотя никто из моих домочадцев Кадочникова в глаза не видел, все охотно кивнули. Ведь своевременный наклон головы в знак согласия еще никому в жизни вреда не причинил.

Мама предложила выпить по рюмке молдавского коньяка и отведать ее пирог с изюмом и корицей, но высокие гости вежливо отказались. Мол, в другой раз, когда Соломон Давидович сошьет Анатолию Николаевичу зимнее пальто. Хоть зимы в Литве не такие суровые, как в Якутске, но все равно метельно и холодновато.

— Может, мне и не удастся в вашем костюме проскакать на белом коне по Красной площади, как маршалу Рокоссовскому, но мимо мавзолея мы по ней с Лидой обязательно летом пройдемся, — пошутил Васильев, отозвал отца в сторону и расплатился.

С тех пор отношения между Васильевым и остальными жильцами заметно потеплели. Он им уже не казался таким неприступным и спесивым, как прежде, а ему дворовые евреи вроде бы пришлись по душе — люди как люди, трудолюбивые, --">