Сергей Анатольевич Самсонов - Ноги

он уже в «Тоттенхэме». И нам остается только смириться и забыть о нем. В противном случае Коплевич задавит нас своими миллионами.

— Почему, черт возьми? Два года назад мы взяли и Деку, и Роналдинью, и нам не помешали ни Коплевич, ни Кальвин, ни Берлускони, ни сам сатана. Мы просто были первыми, и все. Ты можешь перехватить его, Жоан.

— Да господи, как? Какую бы сумму мы ни предложили, Коплевич не моргнув глазом предложит вдвое больше. У меня есть двадцать миллионов на русского, а у Коплевича сорок.

— Ну, тебе же не в первый раз играть в подобную игру. Симулируй ложный интерес к Михаэлю Баллаку, к Тевесу, к Тотти. Да к кому угодно, черт возьми. Скажи, что готов заплатить шестьдесят миллионов, и Коплевич тут же переключится на них, лишь бы никто из этих игроков не достался «Барселоне».

— Но Коплевич не такой дурак, чтобы мы смогли надуть его дважды.

— Но ведь этот ход ни к чему тебя не обязывает, Лапорта! Ты не покроешь себя позором и не влезешь в долги. К тому же у нас есть небольшое преимущество. Этот русский не хочет уезжать в «Тоттенхэм».

— Бог мой, да что ему мешает? — Жоан Лапорта удивленно поднял брови. Он был невысоким, крепко сбитым человеком средних лет. Мечтательно-рассеянная улыбка, придававшая его лицу выражение непреходящей растерянности, совершенно не вязалась с тем безжалостным, акульим родом деятельности, которому Лапорта посвятил свою бессонную и наэлектризованную страхом жизнь. Жоан носил темно-синий, из тончайшей шерсти костюм, белоснежную рубашку и широкий вишневый галстук — бизнес требовал одеваться соответственно статусу.

— Все просто, — ответил собеседник, массивный, тяжелый и одетый куда менее официально — в потрепанные джинсы и растянутую черную футболку с треугольным вырезом на груди. Слегка одутловатое лицо с глубокой вертикальной полоской над верхней губой было, в общем-то, заурядным, и ничто не говорило о том, что этот человек является тем самым невидимым дирижером, который определяет политику одного из старейших и могущественных клубов Европы. — Он не хочет в «Тоттенхэм», потому что он хочет в «Барсу». Спит и видит, как бы ему проснуться в сине-гранатовой форме.

— Так, значит, ты уже вступил в переговоры?

— Промедление смерти подобно.

— Ты можешь гарантировать, что информация не просочится?

— Ты же меня знаешь.

— А может, ну его к дьяволу, этого русского, Хэнк? Купим, как и собирались, крайнего защитника?

— Усилим среднюю линию, — передразнил Лапорту Хэнк. — Сейчас нам нужен изощренный форвард, Жоан. И ты можешь сколько угодно врать самому себе, кивать на Коплевича, который скупает всех форвардов на корню, но проблема останется. Посмотри, посмотри на экран! У тебя еще есть время подумать. До завтрашнего утра. Я ни разу не видел ничего подобного. Что он вытворяет! Я обманул тебя, Жоан, этот парень не из России.

— А откуда же, черт тебя дери?

— С Марса, Жоан, с Марса. Или с Венеры. И другого объяснения нет.

2. Там и тогда Сретенск Сентябрь 1993

В сиреневых летних сумерках надпись под окнами первого этажа «Сенька — козел» была почти не видна. Написать мог только Голубничий, больше некому. И как только Семен его встретит, Голубничему придется отвечать. В этом кретине центнер веса и столько же наглости. Он уверен, что Семена сможет и соплей перешибить. Но сильнее не тот, кто мощнее, а тот, кто прав. И когда Семен чувствовал за собой правоту, то и кулаки его наливались какой-то особенной, всесокрушающей тяжестью. На улице ни души. Программа «Время» началась — Семен услышал из раскрытых окон голос диктора. Сейчас мать вновь будет лютовать. Семен вошел в подъезд, прищурился и в тусклом свете лампочки, обмазанной красной краской, чтобы никто не упер, разглядел свои разорванные штаны. Во время игры при подкате поехали ноги, штаны разошлись по внутреннему шву. Ладони были черные от въевшейся пыли. Он опять играл в школьной форме. И портфель традиционно использовал как штангу. В сатиновом мешке для «сменки» лежали остроносые выходные туфли — лакированные, коричневые, с застежками на липучках. А Семен был обут в выцветшие добела матерчатые кеды под названием «Два мяча». Там и в самом деле были наклеены сбоку два резиновых мяча, но вот только не футбольных, а волейбольных. Мать опять назовет его «сучьим потрохом». Но если Семен — этот самый потрох, то кто же тогда, выходит, мать? Она сама-то понимает, что про себя говорит? --">