Вера Анатольевна Павлова - За спиной у музыки

второе одеяло.

* * *

Тоска и скука

густой, усталой,

остывшей крови…

Роди мне внука,

и я оставлю

тебя в покое,

роди мне внука,

роди мне внучку,

роди мне двойню,

зазнайка, бука,

лентяйка, злючка,

гуляка, соня!

* * *

— Еще не знаю, за кого,

уже знаю, в каком платье:

сине-белом, без рукавов,

лодочки, без перчаток… Ради

этого — хоть сегодня в ЗАГС! —

острогруда, тонколица,

тусклый огнь в огромных глазах…

— Мам, а трудно разводиться?

* * *

Приехала дочь, заколки

усеяли пол и полки.

У нас их немало, полок,

но ей хватило заколок.

Уехала. Проводили.

Искали. И находили

на улицах, в парках… Чудо! —

Твои невидимки — всюду.

Сурдоперевод

Вспомнила, как мы с братом ловили певчих кузнечиков, сажали их на ствол сосны, и они, думая, что это травинка, ползли всё вверх и вверх, а потом хором пели на ветках, не умея спуститься, не решаясь спрыгнуть. И вдруг поняла: эта сосна — русская поэзия.

Ой, а чё это вы себя в туалете повесили?

А у меня тут доска почета.

А кем вы работаете?

Поэтом.

И мы стали делать каждый свою работу: сантехник — чинить унитаз, я — переписывать набело стихи в дневник.

Какое твое самое первое воспоминание?

Звездное небо. Мать везет меня к бабке, ночью, зимой, на санках, а надо мной — звезды: много-много, далеко-далеко. А твое?

Сырая земля. Деревня, я иду через поле, а под ногами — близко-близко! — черная, влажная, жирная, пахучая, скользкая земля.

Какие разные воспоминания! Небо и земля…

«Открытый мед только что собран и еще не переработан. Печатный мед — запечатанные восковыми крышечками ячейки с медом, подготовленным для долгого хранения». Рукопись. Книга.

Коровий колокольчик — сигнализация наоборот: звенит — все в порядке, умолк — тревога. Мои стихи — коровий колокольчик. Не сигнализация.

Понимание: акустическая аномалия сводчатого холла Центрального вокзала. Стоим в разных углах, лицом к стене — и перешептываемся. Между нами — толпы, базар-вокзал, но мы не слышим шума, и нас никто не слышит. А если бы и услышал, не понял бы — наш язык иностранен.

С.: «Писать стихи — это как червей копать: ухватишь за хвост — и тянешь. Потянешь слишком сильно — порвешь, слишком слабо — упустишь…»

Бродский: «Проза — пехота, поэзия — ВВС». А переводчик? — Десантник. Зеленый берет.

Три стадии погружения в музыку:

1 — мне кажется, что это я играю (я = исполнитель);

2 — мне кажется, что играют на мне (я = инструмент);

3 — мне кажется, что играют во мне (я = концертный зал).

О Бетховен, мужественный девственник!.. С. о бетховенских кодах: «Уже знает, как кончить, еще не знает, когда».

Стихи — дети. Литературные тусовки — родительские собрания.

Приснились стихи:

Подари мне, мама,

подари мне, папа,

на восьмое марта

фаллоимитатор.

Сон — жестокий пародист.

Нельзя писать стихами ни о том, чего не знаешь, ни о том, что знаешь точно, — только о том, о чем смутно догадываешься и надеешься, что стихи подтвердят догадку. Или опровергнут.

Первая пишущая машинка — «Ремингтон» — изготовлялась на фабрике винтовок и крепилась к столику для швейной машинки. Вот и строчим!

Отцы и дети: дочь Томаса Манна научила свою собаку печатать на машинке несколько слов — под диктовку, с большим количеством опечаток.

«Как бы я хотела стать кем-нибудь прям щас!» (Из дневника пятилетней Л.)

С. оговорился:

Изящная словеЩность.

СловеЧность? — переспросила я.

«Я пишу, когда мне плохо. Когда мне хорошо, я не пишу». А у меня совсем наоборот: когда я пишу, мне хорошо. И плохо, когда не пишу.

Писать о том, что любишь. Еще больше любить писать. И все это — для того, чтобы хотя бы ненадолго полюбить себя.

«Нужна ли вообще поэзия? Достаточно этого вопроса, чтобы понять, как тяжело ее состояние. В периоды ее благополучия не сомневаются никогда в ее бесспорной ненужности». (Пастернак)

Поэт, говоря о себе, говорит о всяком человеке. Всякий человек, говоря о поэте, говорит о себе.

У графомана не бывает проговорок. В --">