Татьяна Федоровна Соколова - Снежная круговерть

разведенка: двухкомнатная квартира в благоустроенном доме, отец-мать, у отца машина, семилетняя девчонка Катькина на пианино учится. Зачем он с ними связался-то, для чего? Безголовость гольная, семьи, конечно, хотелось, женился опять, как положено, учиться бросил, семью кормить надо, алименты на сына стал платить. Сначала все ладно пошло, но недолго. Два раза в месяц семья собиралась в большой комнате за круглым столом, и доставались конверты, кто сколько в дом, значит, принес. У каждого свой конверт: у тестя, тещи, Катьки и даже у девчонки, алименты от ее отца. И как-то так выходило, что Лехин конверт был самым несолидным, не соответствовал мужицкому вкладу, тесть мужиком не считался, пенсионером. Семейство же и решило, что Лехе ввиду его алиментов придется подрабатывать. Он и подрабатывал: день на тракторе в карьере, вечером грузчиком в магазине. Так и шло, хоть он и видел уже, что ковры старые, поедены молью, расстилаются только на случай гостей, тогда же и скатерть бархатная на стол кладется, машина, одно название ей — ржавое корыто. Катька и теща в золоте ходят, тесть то терпит, то в гараже до чертиков напивается. Пробовал Леха с ним пить, не пошло, стал просить новые туфли к весне, распорядитель конвертов, теща, опять ему про алименты напомнила, Катьке нашептывает, чтоб та брюхатела скорей. А Леха однажды свои дырявые рубахи в портфель собрал и ушел в общежитие.

И все охота ему было на кого-нибудь выучиться, после школы сразу не мог, ребят в семье шестеро было, он старший, да и не понимал еще тогда, что охота. Теперь поступил в лесной техникум, но шиш с маслом: Катька девку родила, хай подняла на весь город. Устроился Леха на комбинат, встал к станку, до трехсот порой выходило, двойные алименты тянул, одиночеством маялся, но и тогда в башку такого не лезло, для чего да как жить.

Может, потому, что скоро все разрешилось. Натахиного мужика, известного в городе пьяницу, пырнул ножиком собутыльник, и с концами. А Натаха ж она что пичуга беззащитная, костюм Лехе сшила и запорола в расстройстве своем. Он на последнюю примерку к ней, а она ревет. Она ревет, а ему радостно и спокойно. Натаха ж она что ручеек летний, в жарком поле, среди засохшей травы. И мигом все у них сладилось, Ромку он усыновил, Светочка родилась вскоре. Думать и вовсе стало некогда. Четверо ребят у него на шее, голы они с Натахой как соколы, в квартире у нее шаром покати, у него и того нету. Все сверхурочные в цехе на Лехе Самохвалове, все оборудование до винтика он изучил, в слесаря перевели, а он еще каждую зиму, как разбегаются, испугавшись большого северного снега, дворники, кидал этот снег, но не так, как теперь, а с натугой, с потом, до ломоты в костях. И не была в тягость жизнь, ни прошлая, ни настоящая, на Светочку наглядеться не мог, а уж Натаха как его жалела. От безделья, что ли, в голову теперь все это лезет, сколько успел наворотить, напутать за неполных сорок-то лет, все оттого, что не знал никогда, для чего да зачем.

В таком вот виде, скрытом от всего внешнего мира, как ноющая в крепком снаружи нутре язва, оказался Леха следующим ранним утром на своем участке. Снегу за ночь навалило по колено, снег все сыпал и сыпал, делая неправдоподобно белым, плотным и одновременно невидимым этот белый свет. Сильный ветер дул с севера, неся на город вонючий дым комбината, метель скакала над дорогой, поднимала из сквера уже слежавшийся снег, несла его к Лехиному дому, стукалась в темные еще окна, закручивалась над дорогой в гигантские мохнатые сверла. И выло, выло что-то в сидящем на крыше небе, железно свистело, издевательски ухало.

— Леха-а! — слабо донеслось до него сквозь этот вой, свист и уханье.

Не оборачивается Леха, гребет.

— Тут он, тут, — уже явственно настигает его голос Галины.

Запыхавшийся Леха останавливается, сталкивает с мокрого лба шапку. Галина обходит его, становится перед раздвигай. А вслед за ней из снежной круговерти одна за другой проявляются женские фигуры, одна нелепее другой: кто в мужской ушанке, кто в лисьем треухе, кто повязанный до самых глаз толстой шалью, все кургузые, из-за больших неуклюжих телогреек, вязнут в снегу, спотыкаются, двоятся, троятся в заполненном снегом воздухе. Тут и политически образованная старуха, и хихикающая маленькая женщина, и баушка Сюзёва, пыхтя, как самовар, трет слепящиеся старые глаза.

— Чистишь, значит, дорогу, — сурово начинает Галина.

— А че? — удивляется Леха.

— Я ведь говорила тебе, не --">