Вера Александровна Колочкова - Только самые близкие

прямо до вашего кабинета и проводила. Вот тогда и разглядела…

А через неделю Бориска сам нашел ее в больнице. Она издалека его приметила – идет по коридору весь растерянный, головой вокруг вертит, как птенец, из гнезда выпавший…

— Извините, а вы не подскажете, где мне найти Машу Потапову?

— Я Маша Потапова.

— Вы?! — разочарованно выдохнул он и отстранился даже, с испугом вглядываясь в ее широкое простое лицо со стянутым белой косынкой лбом и красными от работы щеками.

— Ну да, я… А что? Вас Софья Андреевна за мной прислала, наверное? Я слышала, инсульт у нее…

— Да…Да, мама меня за вами прислала. Вы не могли бы к нам зайти сегодня? Она очень просила, чтоб вы пришли!

— Конечно! Конечно, зайду! А как она?

— Плохо. Вся правая половина тела парализована. Лежит вот…

— Так а в больницу–то почему ее не привезли?

— Да не хочет она! Уперлась – и все тут. Всю жизнь, говорит, в больнице провела, а умирать, говорит, дома буду… А вы точно придете? А то я подрастерялся как–то – все из рук валится, она сердится…

— А вот прямо сейчас и пойду! Домою только нижний коридор, да ординаторскую еще…

— Спасибо вам, Маша.

Он церемонно поклонился и пошел прочь по блестящему, только что вымытому ею линолеуму больничного коридора. « И впрямь недоразвитый мужик, — подумала она, глядя на его согнутую спину и узкие женские плечи. – Ишь как идет – будто упасть боится… А личико красивое, нежное, как у бабы…»

Уже через полтора часа она, глотая жалостливые слезы, сидела на стульчике у постели Софьи Андреевны, пытаясь изо всех сил разобрать и сложить в слова эмоциональные, с трудом издаваемые ею плавающие невнятные звуки, и гладила ее тихонько по правой руке, безвольной сухой плеточкой лежащей поверх одеяла.

— Софья Андреевна, да вы не торопитесь так, успокойтесь… Вы говорите помедленнее…

Что? А–а–а… Ну–ну, поняла… Пожить у вас… Кому пожить–то? А–а–а… Мне пожить! Понятно… Работа? Какая работа? Нет? А–а–а… С работы уйти? Мне? Вы хотите, чтоб я прямо вот тут у вас жила? И за вами ходила? Ой, не волнуйтесь так, пожалуйста! Поняла я, поняла… Что ж… Хорошо, Софья Андреевна… Я завтра же уволюсь и перееду к вам…А сейчас давайте–ка я каши сварю да белье поменяю… И проветрить надо – душно тут у вас…

Так она и поселилась в одночасье в этой огромной пятикомнатной квартире с высокими потолками и большими арочными окнами, и прожила в ней следующие положенные жизнью тридцать пять лет – вроде много, а как пролетели–то незаметно… А тогда, в первый же свой проведенный здесь день, устав от хлопот по уборке–стирке–готовке и присев на тот же стульчик возле кровати Софьи Андреевны, она вдруг услышала старательно ею произнесенное:

— Иди к нему…

— Что? Что вы говорите?!

— Иди к нему! – сердясь и краснея, с трудом проговорила Софья Андреевна, показывая здоровой рукой в сторону Борискиной комнаты. — Ну?!

— Что вы… Зачем это? Он спит уже, наверное! — забормотала она испуганно, хотя как–то сразу поняла, для чего она ее туда посылает…

— Иди! Ну! Он же ждет.

— Да как же, Софья Андреевна, неправильно это…

— Иди, иди, Машенька! Он и в самом деле ждет – говорили мы с ним…

На ватных ногах, ничего не видя перед собой, дошла до двери Борискиной спальни и даже потучала–поскреблась вежливо дрожащей рукой. Сглотнув от волнения воздух, потянула на себя дверную ручку, тихо вошла и остановилась, пытаясь сквозь темноту разглядеть хоть что–то.

— Ну, чего ты, как не родная… — прозвучал из другого конца комнаты его грустно–насмешливый голос. – Раздевайся, ложись давай. Матушку мою все равно не переспоришь. Знает ведь, что я теперь ей возразить не смогу… Иди сюда, Маша…

— Так, наверное, не надо ничего такого, Борис… Давайте я вот тут в кресле лягу, оно же раскладывается, кажется…

— Как это – в кресле? Нет уж! Ты чего, испугалась? Не бойся!

— Ну что вы…

— И перестань выкать! Я тебе кто? Я тебе с сегодняшнего дня муж, можно сказать, а не посторонний какой человек! Вот такие дела, Мария моя ненаглядная… Иди сюда! Ну?

— Я не могу так…

— Как?

— Вот так, сразу…

— О, господи… Что ты как девчонка малолетняя – цену себе набиваешь, что ли? Или… Постой! У тебя вообще мужик–то был когда–нибудь?

— Нет…

— О, господи! Вот это я влип так влип…

Даже сейчас, по прошествии долгих тридцати пяти лет, она покраснела и стыдливо уткнулась в подушку, вспомнив ту первую их с Бориской ночь. Какой же она неуклюжей бабой оказалась — и смех, и --">