Игорь Маркович Ефимов , Владимир Владимирович Лорченков , Алексей Плуцер-Сарно , Валерий Иванович Липневич , Максим Анисимович Кронгауз , Ольга Леонидовна Канунникова , Сергей Александрович Шаргунов , Анатолий Алексеевич Азольский , Дмитрий Васильевич Бобышев , Виктор Алексеевич Мясников , Журнал «Новый мир» , Сергей Павлович Костырко , Андрей Витальевич Василевский , Никита Львович Елисеев , Михаил Владимирович Бутов , Михаил Яковлевич Визель , Дмитрий Геннадьевич Шеваров , Сергей Григорьевич Боровиков , Мария Станиславовна Ремизова , Павел Михайлович Крючков , Игорь Манцов , Валерий Анатольевич Сендеров , Елена Олеговна Пудовкина , Светлана Васильевна Кекова , Григорий Александрович Корин , Василий Ковалев , Наталия Герасимова - Новый мир, 2002 № 04

Дмитрий Бобышев Другой художник

Бобышев Дмитрий Васильевич родился в 1936 году. Окончил Ленинградский технологический институт. Принадлежал к плеяде молодых поэтов из ближайшего окружения Анны Ахматовой. С конца 70-х годов живет в США. Автор нескольких лирических книг, вышедших в Европе, США и России.

Читателю

Книга-то еще и не издана

и тем более — для гаданья

пальчиками не перелистана…

А поэзия — это поющая истина.

Не навеки, так — на года.

Неужели это только с виршами

или может и другой художник

выразить произносимое свыше?

Думаю, что да, тоже.

Ежели сказал, не солгав его,

в слове будет и смысл, и цвет, и вес,

и конечно же вкус, а главное —

верная и о главном весть.

Вылепленное, оно — как пляска,

а в цвете — еще и певчее, вещее…

Сдобное, это же и есть пасха

для тебя, человече.

Люди — всего лишь миры, не более…

У любого мозг — полярный ледник.

Сердце — солнце. Океаны болями

и наслаждениями плавают в них.

Вот им оно и надобно, бесполезное,

но почему-то позарез и вдруг:

это баловство со словом — поэзия,

млекопитающая, как грудь.

Июнь 2001.

Федосья Федоровна Федотова

(1920–1998)

Свет Федоровна, мне тебя забыть ли?

Тырышкинская няня, ты была

для нас — душа домашнего событья:

похода в лес, накрытия стола.

Ты знала верный час для самовара,

для пилки дров и для закупки впрок

кочней капустных — и меня, бывало,

гоняла не один втащить мешок.

Могла сослать на дедову могилу:

ограду красить, помянуть, прибрать…

Твои-то детки, не родясь, погибли.

Война им не позволила. Мой брат

да мы с сестрою сделались твоими

при матери красивой, занятой,

при отчиме, которому за имя

я тоже благодарен. Но — не то…

Какая избяная да печная

была ты, Феничка; твой — строг уют.

А кто ко мне зашел, садись-ка с нами:

— Ешь, парень! Девка, ешь, пока дают!

И, разойдясь перед писакой, тоже

туда же сочиняла (кто — о чем)

получастушки и полуколлажи,

складушки-нескладушки, калачом:

«Ведягино да Семеново

к лешему уведено,

Шишкино да Тырышкино

шишками запинано».

То — все твои гулянки-посиделки

на Кбенозере. Там я побывал:

краса, но вся — на выдох, как и девки,

что хороводом — на лесоповал.

В семью пойти — кормежка даровая.

Ночлег. Из окон — липы. В бочке — груздь.

— Под кой и — выпить, вилкой поддевая!

Да не за кого… Вот какая грусть!

Свет Федоровна, где теперь ты? В весях,

должно быть, трудноправедных, где — высь,

где также — низ и погреб, корень вепский

и староверский нарост — все сошлись…

Тырышкино, лесоповал, Таврига,

стряпня да стирка, окуни-лещи,

на даче — огород. И жизнь — как книга

в 2–3 страницы, сколько ни лищи…

Как ни ищи, не много выйдет смысла,

кто грамотен. А если не сильна…

А если был тот смысл, пятном размылся…

Но есть душа. И ты для нас — она.

Шампейн, Иллинойс.

8 августа 1998.

Счастливый человек

Счастливый человек поцеловал в уста

Венецию, куда вернулся позже.

Такая же! Касаниями рта

ко рту прильнула тепло-хладной кожей.

Приметы на местах. Лев-книгочей;

зелено-злат испод святого Марка,

а мозаичный пол извилист и ничей:

ни Прусту, никому отдать его не жалко.

Ни даже щастному, счастливому себе.

Или — тебе? Поедем «вапореттом»

и вверим путь лагуне и судьбе,

и дохлым крабиком дохнет она, и ветром.

По борту — остров мертвых отдален:

ряд белых мавзолеев. Кипарисы.

Средь них знакомец наш. Да тот ли он,

кто усмиряет гневы и капризы

гниением и вечностью? Салют!

Приспустим флаг и гюйс. И — скорчим рыла:

где море — там какой приют-уют?

Да там всегда ж рычало, рвало, выло!

Но не сейчас. И — слева особняк

на островке ремесленном, подтоплен…

Отсюда Казанова (и синяк

ему под глаз!) в тюрягу взят был во плен,

в плен, под залог, в узилище, в жерло —

он дожам недоплачивал с подвохов

по векселям, и это не прошло…

И — через мост Пинков и