Борис Петрович Екимов , Аркадий Аркадьевич Бабченко , Олег Игоревич Ларин , Владимир Иванович Новиков , Глеб Юрьевич Шульпяков , Александр Павлович Радашкевич , Андрей Георгиевич Битов , Сергей Маркович Гандлевский , Нина Викторовна Горланова , Журнал «Новый мир» , Сергей Павлович Костырко , Алла Николаевна Латынина , Вячеслав Иванович Букур , Андрей Витальевич Василевский , Ирина Захаровна Сурат , Юрий Михайлович Кублановский , Владимир Алексеевич Губайловский , Бахыт Шкуруллаевич Кенжеев , Михаил Яковлевич Горелик , Виктор Михайлович Есипов , Ирина Бенционовна Роднянская , Павел Михайлович Крючков , Игорь Манцов , Александр Люсый , Станислав Секретов - Новый мир, 2005 № 06

скажу тебе, безусое дитя: бумага — прах, а музыка нетленна

и царствует, не чувствуя вины. Одна беда — чернила холодны,

и видишь, выбегая из больницы, — она уже уходит, будто ей

не нужно больше жалости твоей. Не обернется и не повторится.

II

По смерти, исхудал и невесом, бомбейский грешник станет смуглым псом,

а праведнику — перевоплотиться в пар над рассветной заводью, в туман,

вздох детский, недописанный роман, в щепотку пыли, то есть единицу

хранения. Пылающим кустом светясь, услышишь осторожный стон

тех беглецов и их ночные речи, в корнях запутавшись, в пустынных временах,

и усмехнешься: грядка, пастернак, не заводи архива, человече.

Не рифмовать — ночную землю рыть. Не обернуться и не повторить

считалки жалкой, если тем же рейсом взлетят твои бумаги в тот же путь.

Закашлявшись, хватаешься за грудь и хрипло шепчешь — кирие элейсон.

Нет,  не буддист, но и тебя, сверчка, в бараний рог запечная тоска

гнет, голосит, бесплатным поит ядом. За все про все — один противовес,

сагиб необитаемых небес, чернильных, хрупких, дышащих на ладан.

*    *

 *

Перегори, покайся, помолчи, когда в двоякодышащей ночи,

похожей на любовную записку, перебираешь четки тех времен,

где темных граждан юный фараон учил молиться солнечному диску.

Еще Эсхил Шекспиру не писал, и подымался к жарким небесам

от жертвенников запах керосина. Заветный луч в восторге обнимать.

Сгубить жену, но чтить царицу-мать и казнь принять от собственного сына.

Где дочери? Где внуки? Где отцы? Идут ко дну матерые пловцы

во времени, музыка роговая — не роковая — щурится на блик

зари, и твой убыток невелик. Быть, изгибаться. Улочка кривая,

язык развалин, бедности, беды, двурогой жизни. Старые сады

спят молча, не испытывая страсти. И снова просишь, но уже на том

наречии, в котором Эхнатон не разбирался: погоди, не гасни.

*    *

 *

Смеется, дразнится, шустрит, к закату клонится,

бьет крыльями, шумит и жалуется, что скучно.

Кто ты у нас — капустница? Лимонница?

Так суетлива, так прекраснодушна.

Лет восемьдесят назад в растраве питерской

тебя, летающую по будущим могилам,

узнав навскидку из окна кондитерской,

воспели б Осип с Михаилом,

они воскликнули б: “О Господи, жива еще,

не верящая молоту и плугу!” —

и, поперхнувшись чаем остывающим,

взглянули бы в глаза друг другу.

Чем долго мучиться и роговицу заволакивать

балтийской влагой, ты обучишь сына

своих сестер, как бабочек, оплакивать

и превращать окраины в руины —

там диамант фальшив, как песня пьяного,

и царствуют старухи-домоседки —

кочевница моя, заплаканный каштановый

свет, спящий на октябрьской ветке.

*    *

 *

Взмолится дева, художник нахмурится, лебедь заменит на демона —

и побредет привокзальною улицей — где я, откуда, зачем она?

Как же изогнуто небо родимое, как коротка несравненная повесть!

Как же запутаны неисповедимые тропы Господние, то есть

так исковерканы, так измочалены — страшно, полого ли, круто —

здравствуй, подвинься, начальник печальный, — и засыпаешь, как будто

к свежей болячке, ночью молочной, вдруг прижимаешь с надеждой особой

лист подорожника с дачной обочины — дикорастущий, нетрудоспособный.

*    *

 *

А. Ц.

Прятки, салки да третий лишний. Есть о чем еще погадать

тем, кто ставил на промысел вышний, на господнюю благодать,

так одни, страстотерпцы пламенные, хлещут каменное вино,

а другим достается анима, словно выигрыш в домино —

словно приз дворовый и проигрыш — штукатурка, липы, стакан

белой головки. Ничем не покроешь эту участь, пыльный накал

сорокасвечовый. А время ёмкое пузырится, шипит, суля

топот конский да путь с котомкою. Что случилось с тобой, земля,

отчего ты сыра и так негостеприимна? Скупа, гола.

Ах, любила — только не всякого. Не жалела, не берегла.

(обратно)

Книга Синана

Шульпяков Глеб Юрьевич родился в 1971 году. Окончил факультет журналистики МГУ. Автор книги стихов “Щелчок” (М., 2001), книги путевых очерков “Персона Grappa” (М., 2002), а также альбома-путеводителя “Коньяк” (М., 2004). В 90-х годах неоднократно выступал в “Новом мире” как поэт и критик. Живет в Москве.