Марина Анатольевна Палей - Кабирия с Обводного канала (сборник)

Гребец начинает хохотать. Он хохочет долго, облегченно – впервые за тысячелетия однообразного безрадостного труда. Его громкий хохот взрезает бурую тушу заката, и солнце, скандально нарушая вселенский закон, резко дает задний ход, на миг озарив быстротекущую воду... Годится, бодро говорит перевозчик. Он даже слегка молодеет.

Талант Монечки, как водится у вундеркиндов, проявил себя рано, бурливо и шумно.

Бывало, мы спали вместе, когда гостили на даче у бабушки. Как-то случайно я нашарила у Моньки жесткий треугольник волос – в таком месте, где они, по моему разумению, и расти-то не могут. Еще больше я удивилась, что мою находку она явно одобрила и поощрила. Но тут тетка высадила меня на горшок.

Монька давно не пользовалась ночным горшком. Летними ночами ее чаще всего не бывало дома. Она убегала на поздние танцульки, а утром ее ссаживал с велосипедной рамы кто-нибудь в кепке.

– Это Владик! – чрезмерно правдиво объявляла она и, конечно, разумно не приближалась к крыльцу. – Не узнаете, что ли, Владика?.. Это же Владик!

Удержать Моньку летним вечером дома было делом гиблым: она исчезала еще с утра. А если ее пытались придержать утром, она вызывалась идти на рынок, в центр дачного поселка, чтобы помочь бабушке принести продукты, – и пропадала несколько дней кряду.

Ее пороли. Монькин папаша, Арнольд Аронович, герой финской кампании, не торопясь, наматывал армейский ремень на беспалую руку. Брюки падали, он переступал через них. В одних трусах, урча и сосредоточенно сопя, это животное принималось надвигаться на несовершеннолетнюю свою дочь, которая уже опрокидывала стулья и билась в заранее им запертую дверь. Впиваясь в Моньку единственным глазом, циклоп-тарантул без труда завершал поимку: Монька сама замирала в углу. Родитель работал над ней молча, с наслаждением, время от времени сладострастно вскрикивая и резко выдыхая воздух.

Но не успевали еще просохнуть обмоченные трусы, как Монька снова усвистывала.

У меня сохранилась предназначенная ей хрестоматия по советской литературе для десятого класса. Гертруда Борисовна как-то принесла ее по случаю с товарной базы вместе с ящиком циркулей «козья ножка». Как и положено старой деве, хрестоматия дряхла и целомудренна. Никто не покусился разрезать ее листы, остальные же страницы остались нетронуто-чистыми: годы жизни классиков на них не подчеркнуты, не обведены рамочкой, и на полях нет даже кукольных очей с неправдоподобной длины кудрявыми ресницами. Правда, серая обложка залита чем-то буро-лиловым, вроде портвейна, да на форзаце приторной вязью какой-то ябедницы выведено:

Учись, моя дорогая,

Ведь время идет,

И проходят года.

Сама не заметишь,

Как станешь большая,

И поздно уж будет

Учиться тогда.

В этой книге содержится ряд ценных сведений. Горький, с уютом расположившись между Ждановым и Молотовым, доверительно сообщает им, что «человек звучит гордо», а непрерывно взволнованный Степан Щипачев высоко проносит свой лозунг: «ЛЮБОВЬЮ ДОРОЖИТЬ УМЕЙТЕ!!! ЛЮБОВЬ – НЕ ВЗДОХИ НА СКАМЕЙКЕ!!!»

Монька была в восторге от этого изречения, которое она притащила из женской консультации в летние каникулы после седьмого класса. Изречение было красиво написано на санпросветплакате, где, в духе шарады, соотнеслись следующие иллюстративные элементы: бутыль сорокаградусной, криминогенная садовая скамья и зеленоватая парочка, а также луна и сомнительного вида младенец. Думаю, имени поэтизирующего автора Монька так и не узнала. Она не вытерпела тягомотины наук, так что каникулы после седьмого класса стали ее последними.

– Буду я им учиться! – презрительно заявила она в начале лета 1959 года, и это были принципиальные слова.

Моньке всегда было свойственно беспечно клясться, божиться, зарекаться и давать зуб. Однако на этот раз слову она оказалась верна: ни одной книжки в ее руках я больше не видела.

А последний раз перед тем видела в щелочку. Это был двухтомный «Нюрнбергский процесс». Монька с подружкой заперлись в сарае и, пакостно хихикая, разглядывали в этой книге срамные картинки со стоящими в очередях или поваленными в кучу голыми дядьками и тетьками. За этим-то занятием я Моньку с подружкой и накрыла. Они стращали меня и клянчили не закладывать взрослым, и я не заложила – но что толку?

Вокруг нее всегда был шум и скандал. Ее отлучки сопровождались всеобщим тарарамом, ничуть не --">