Александр Сергеевич Попов - Хорошие деньги

что сильно нужна мне?

– Вася, у меня же есть сердце.

– Прости. Скажи, а у меня есть сердце?

– У тебя большое доброе сердце. Вася, умоляю, расскажи, что с тобой стряслось? Я помогу тебе.

– Понимаешь, во мне не достает мужества. Я тебе обязательно все расскажу, но не сегодня и даже не завтра. Мне нужно собраться с силами.

Александра склонила голову на плечо Василия. Он взял в ладони ее лицо и долго смотрел в ее глаза.

Через два дня он проводил Александру на поезд. Она не хотела уезжать, но он настоял. Закрылся в своей каморке и всю ночь, вспыхивая или угасая, злясь или радуясь, плача или смеясь, думал.

"Теперь, кажется, я все свое вспомнил, – рано утром подошел Василий к окну. – Что дальше? Как я должен жить? Я чувствую, что меня еще тянет к Коровкину – он должен принести мне деньги. Деньги!.. А вдруг возьму? Как за окном бело! Хочу на улицу, противно сидеть в этой каморке, здесь, наверное, даже стены пропитаны всем моим. Подальше отсюда! Какой мягкий под ногами снег. Наступила настоящая зима. Я иду. Но куда? Разве это важно? Я иду по снегу, белому и сочному, дышу морозным воздухом утра, думаю о Саше, маме и сестре, обо всем, что было хорошего и доброго в моей жизни. Кто там впереди? Коровкин? Он тоже идет по снегу, его тоже носит и терпит земля…"

– Здравствуй, Васек, здравствуй, мой пригожий. За деньгами идешь? Возьми, возьми свою долю.

– Мне страшно жить, – отстранил Василий руку Коровкина с деньгами.

– Что с тобой? Возьми деньги – они тобою честно заработаны.

– Честно! Я варю солдатам бурду, примешиваю в котел всякую гадость, чтобы скрыть кражу, а вы… про честность?

– Говори тише. – Прапорщик прищурился на проходивших мимо солдат и офицеров. – Что с тобой стряслось?

– Я вам сказал – мне страшно. Я самого себя стал бояться. Разве я так хотел жить?

– Говори тише. – Прапорщик был, как обычно, спокоен и суховато-строг. – Чего ты боишься? Разоблачения?

– Нет! Если меня раскусят и посадят, я буду только рад.

– Глупец! Чего же ты боишься?

– Себя!

– Говори, наконец-то, тише. Вытри слюни и сожми зубы. Я так живу. Ты думаешь, что я толстокожий, что мне не бывает мерзко?

– Я больше не могу!

– Молчи! На больше! – Коровкин протянул Василию пачку денег. – Бери!

– Нет.

– Бери. Не пугай меня.

– Нет!

– Я тебя, Василий, понимаю. Ты еще не раз будешь метаться. Меня тоже крутило, душа заявляла о себе, но теперь я – волк. Когда мне горько, я не просто плачу – вою. Закроюсь и вою…

– Коровкин, я убью тебя.

– Не убьешь. Потому что ты хочешь хороших денег, мой романтичный слезливый мальчик. Мы восхищаемся благородными книжными героями, мучаемся нередко от мерзости и низости того, что творим, – и что же? Мы все те же – новые старые люди. Ты возжелал чистенькой жизни? В тебе пробудилась совесть? Наивный теленок! Ты поживешь на свете еще лет десять-пятнадцать и с горечью поймешь и убедишься, что совесть, благородство и другая чепуха – всего лишь темы для умных и хитрых разговоров. И ведут их чаще всего те, кто алчет отхватить от жизни самый большой лакомый шматок. Обманывают этими разговорчиками бдительность других, таких телят, как ты. Так было и будет. На том стояла, и будет стоять жизнь – настоящая, не придуманная.

– Врешь, Коровкин.

– Нет, не вру.

Прапорщик близко склонил к Василию свое подрагивающее улыбкой лицо:

– Возьми деньги, Василий.

– Нет, не возьму. Знаешь, Коровкин, что я сейчас сделаю?

– Что? – вытянулся прапорщик.

– Пойду в казарму к ребятам и все про нас с тобой расскажу.

Коровкин молча смотрел на Василия. А Василий, прижмурившись, всматривался в неясную заснеженную даль улицы, по которой к нему шла – Александра.

– Вернулась, – сказал он. – Переживает.

– Что? – спросил Коровкин, пытаясь заглянуть в глаза Василия.

Но он не ответил – пошел навстречу Александре.

--">