Мария Олеговна Ватутина - Внесение младенца в дом

Он знал — во мне уже кипит протест. Он перечел меня и понял текст.

3

Глаза и разум, связь не обретя, фиксировали возгласы и лица. Я знала: эти будут разводиться, а эти вот распиливать дитя. В одной старухе воплотится монстр, другая про меня забудет завтра, у матери пойдет червями мозг, а третья — няня — отойдет внезапно настолько, что останется секрет: что я такое, если на просвет.

4

За окнами летал московский пух, как будто он — рассеявшийся Дух, рассеянный, рассерженный, ретивый. Консилиум из ангелов решал, кого им век двадцатый нарожал, какой мы им чреваты перспективой.

Мне ангел был положен по всему. Но я не доставалась никому, в том смысле, что с рожденья сверху светом просвечена насквозь.

— Живи поэтом…

Короче, был на мне поставлен крест. Крестом отмечен дом мой и подъезд. Поэзия, в которой мало смысла, в меня вошла, но, в целом, боком вышла. Я — маленькое голое дитя, распластанное свежим эскалопом перед родней, вовсю уже светя, так с родовою травмой, остолопом все верила — поэзия спасет! бессмертие случится! всем приветы!..

Две тысячи одиннадцатый год. Низложены и боги, и поэты.

Эпилог

Я — маленькое тельце на столе. Я — мертвенное сердце в детской тушке. Прощайте все, кто живы на Земле. Меня везут обратно три старушки. Да это страшный сон!!! Да это бред!!!

— Вы очумели, — я кричу, — поэта сдавать обратно, видано ли это? Вам без меня неясен будет свет! Вам будет свет немил и нелюбим.

А мне твердят: сейчас тебя съедим.

— Скорее в глушь, в конверт, в простую книжку!

Сюда — ни-ни! Пустышку мне, пустышку!

МАЙ

1

Все сменится, а что взамен придет

Мне безразлично. Но хотелось вот

Что мне оставить своему дитяте:

Кусок Москвы старинной на закате,

Советских песен пафосную горсть,

Для воскрешенья собственную кость.

Пускай ему останется в наборе

Величье человека априори

И малость первородная его,

Его случайность, хрупкость и ранимость

И, собственно, его неповторимость,

Моей над ним защиты волшебство.

Пусть это все оберегает сына,

Когда уйду и сменится картина

Вселенной, потому что я — ушла.

Но где-то там, за домом, есть береза,

Она — свидетель, вся метаморфоза

Лишь в смене естества и ремесла.

2

Голова моя — смеситель

Для добра и зла.

Перекрой меня, Спаситель,

Чтобы не текла.

У меня кровят лопатки

И саднят уста.

Я с тобой сыграю в прятки,

Досчитай до ста.

Была Машкой, буду мошкой

Весь апрель и май.

Закрывай глаза ладошкой,

Не подсматривай.

3

Народ на работу.

Наплыв к девяти.

По улице длинной.

У каждого клерка

Синица в горсти

И взгляд журавлиный.

Гуськом, вереницей,

Цепочкой идут

В затылок друг другу.

Какие тяжелые

Годы грядут

По кругу, по кругу.

4

Памяти С. Л.

Ты дуришь, дуришь тех,

кто по тебе скорбит.

Так говорит мне ветер,

Срывающийся с орбит.

Я хочу похудеть,

В кофе кладу сорбит,

Если заявишься вдруг,

Чтобы — приличный вид.

Ты проезжаешь мимо,

Локоть торчит в окно.

Думаю, это оно,

Доказательство мира,

Которому на остановке

Я кричу, как на помолвке:

— Горько! Вира!

Ты мне мерещишься, что ли,

На Разгуляе этом?

Светофор заливается красным светом,

Воем и отсутствием воли.

У тебя подвернуты рукава рубашки,

Волосатые руки, а в волосах мурашки.

И глаза вылезают из век от боли.

И я оставляю тебя в покое.

И я оставляю тебя в покое.

Я тебя отпускаю на зеленый свет светофора.

Я поднимаюсь все выше над остановкой, и скоро

Вира и майна встретятся,

как война и мир по роману.

Смерть — это майна помалу.

САГАЙДАЧНЫЙ

Александру Кабанову

В Разгуляе звон стопарей.

У Елохи вой тропарей.

Кто тут Русь святая? Скорей

Получайте новых царей.

С Филаретом сын Михаил

Два часа в --">