Борис Петрович Екимов , Георгий Михайлович Циплаков , Игорь Михайлович Булкаты , Владимир Семенович Маканин , протоиерей Михаил Викторович Ардов , Григорий Соломонович Померанц , Журнал «Новый мир» , Сергей Павлович Костырко , Андрей Витальевич Василевский , Юрий Михайлович Кублановский , Татьяна Николаевна Полетаева , Владимир Алексеевич Губайловский , Евгений Борисович Рейн , Кирилл Николаевич Анкудинов , Бахыт Шкуруллаевич Кенжеев , Никита Львович Елисеев , Татьяна Васильевна Чередниченко , Павел Михайлович Крючков , Евгений Анатольевич Ермолин , Анна Фрумкина , Григорий Анатольевич Заславский , Наталья Андреевна Сиривля , Василий Костырко , Михаил Юрьевич Эдельштейн - Новый мир, 2002 № 05

тот, кто нас держит в ладони,

все кончено и решено!

Когда мы очнемся внезапно

под небом, утратившим пыл,

ни мука, ни жалость, ни жажда,

а только бы ты не забыл,

а только свидание это

в обратном своем полусне,

мешая две жизни, два цвета,

пройдет по немой полосе.

Памяти Б. Р.

Голландской ночью бестелесной,

за баром открывая бар,

у входа в новый, бестелесный,

но привлекательный угар,

я поглядел — ты был усталым

и, быстро выдернув банкнот,

решил отгородиться малым

от всех наитий и забот,

от будущего в светлом мраке,

от настоящего в пивной,

и слепо огненные знаки

ты принимал за южный зной.

И, смачивая галстук водкой,

поэт трагических забав

из полупамяти короткой

доказывал, что я не прав.

И вот в поспешности немилой,

заглядывая в окоем,

я плачу над твоей могилой

меж полной рифмой и рублем.

С***

Вот поверну настройку и снова тебя услышу —

южное «р» и широкое море гласных.

Но не того, что со мною гулял по Парижу,

а молодого, что праздновал всякий праздник.

В свитере черном, в обуженных старых брюках,

с томиком польского Хемингуэя под мышкой,

голодноватого, поднаторевшего в трюках

и различавшего разницу между тюрьмой и вышкой.

Но иссякают даже волны эфира,

и вырастают дети, и старятся жены.

Только в закрытом сердце можно спасти полмира,

только в ночном припадке век стоит протяженный.

Прицел

Я хотел бы сидеть в приличной шашлычной

как-нибудь в апреле на финском взморье

над бутылкой забытой уже «Столичной»

и высматривать вас, находясь в дозоре,

чтобы в дюнах зюйд-вест шевелил песочек

и «Цветущий май» радиола крутила,

чтобы местный стиляга давил фасончик,

заходил бы к даме с флангов и тыла.

Вы вошли бы и сели ко мне за столик,

молодые, такие, как в шестидесятом.

Я сказал бы: «Привет вам, Дима и Толик!

Где Иосиф? Хлопочет опять с детсадом?

Сочиняет с картинками книжку для Насти

о Юсуфе, Гурзуфе и Черном море?»

Вот и он. И пускай за окном ненастье,

нам-то что, если все мы сегодня в сборе.

Вы оттуда явились. О, как бледны вы!

Поскорее согрейтесь и закусите.

Может, это свет такой от залива?

Ничего, товарищи, не тужите.

Я не знаю, откуда вы долетели,

дошагали, доехали, добежали,

только руки ваши захолодели,

там, где были вы, плохо вас утешали.

Да и мне приходилось довольно круто,

только я, дорогие, другое дело —

вас отвесили «нетто», меня вот — «брутто»,

и короста от времени затвердела.

Там, где к шведской премии вьется тропка,

там и глупой нежитью веет гнусно.

Наша жизнь — не только переподготовка,

но еще и дней череда, и это — грустно.

И немеет язык, и сухо в гортани,

и спасаешься лишь молоком матерним.

Я предсказывал все это вам заране,

но уж слишком хотелось вам роз и терний.

Возражаете? Что ж, я вас понимаю —

то да се, а главное, годы минут,

эту смятую рукопись вынимаю,

только пусть сациви нам отодвинут.

Вот она — напечатана больше тыщи

в антологиях, сборниках, на листовках,

так раскройте еще раз свои глазищи,

а потом разбегайтесь в своих кроссовках.

Вот и рифмы: «самоубийство — витийство»,

лишь потом поставлено «византийство».

Уж как вы ни говорили цветисто,

получилось все-таки неказисто.

Но куда уж мне заколачивать уши,

да и дух-то ныне совсем свободный.

Так давайте крикнем: «Спасите души»,

наши души от вашей муры загробной.

Возвращайтесь, Дима и Ося, тоже,

мы вас встретим с Толей, хоть мы чужие.

Неужели все это было, Боже,

в Комарово ездили и дружили

и питались чаем в известной «будке»,

за грибами шастали и за водкой.

Кто виновен — давно умывает руки,

это он и стреляет прямой наводкой.

Вот оно — проклятое это око,

что примкнуло к снайперскому прицелу,

и теперь от запада до --">