Василина Александровна Орлова - Больная

фиолетовой татуировки на шее, которую скрывал цветным платком.

Он встретил компанию на пороге галереи «Арт-самоход». Лотта Мощенская глядела ожившими заблестевшими глазами как будто сразу во все стороны, по-гекконьи, обшаривала взглядом огромный зал, выкрашенный белой краской. Огромные пустые стены из блоков. И на белизне и пустоте в черных рамах сияли фотографии-коллажи. В одной раме перевернутая пятиконечная звезда венчала купол храма. В другой существо неопределенного пола в ошейнике и черной коже угрожало хлыстом другому такому же. Ало накрашенная тетка держала на коленях покрывшийся пятнами труп худого мужчины, уткнувшегося ей в большую голубоватую голую грудь с зелеными прожилками. Называлось — «Пьета».

— Фотография сейчас — самый массовый вид изобразительного искусства, и, казалось бы, логично именно здесь ждать каких-то открытий, новшеств, — говорил Игнат.

Он поминутно расцеловывался со знакомыми и знакомицами, которые бродили по залу. Лотта, судя по жидкокристаллическому блеску глаз, выбирала, на какую из двух традиционных ролей определить Оболешева.

— Но на самом деле массовость — всегда профанация. Нельзя позволять толпам заниматься тем, к чему как к делу жизни призваны единицы, даровитые одиночки, истинные эстеты и ценители неожиданных поворотов, мощных обобщений. Цифровая фотография тонет в стремительно разрастающемся потоке самой себя…

— Да. Я читала об этом где-то в ЖЖ, — сказала Лотта, и Игнат на секунду осекся. — На самом деле нужно пережить внутренний переворот, и тогда все средства станут не важны. Как тот, помнишь, Валя, твоего друга, Максима? Представляете, он в монахи подстригся.

— Не подстригся, а постригся.

— Какая разница! Кстати, они в действительности не постригаются, так и хотят патлатые.

— Ну, тут уж кто как, — возразил Игнат. — В каком-то метафизическом смысле…

— И, главное, взял себе имя Нектарий, — перебила Лотта. — Не понимаю вообще, что за дурацкий карнавал, Дорофей, Нектарий, Агафангел. Нектарин бы еще взял. Но главное он пережил. Ему удалось это. Как ему удалось? А ведь он жениться хотел, да, Валя? Одна девушка из нашей тусовки чуть с ума не свихнулась. У нее и так-то ума особо не было, а тут последний жених черт знает что, сам себя готовит в невесты и о женихах толкует каких-то небесных. Нет, есть в этом во всем какой-то скрытый гомосексуализм.

— Может быть, гомоэротизм в высшем смысле… — начал Игнат.

— Ну всё, это без меня. — Сказала Валентина. — Покедова!

Выцветающая с каждым шагом тень статиста тащилась на некотором удалении, Валентина отстала от подруги и ее кавалера, подошла к тени и сказала бездумно, чтобы занять секунду:

— Ну, как вы находите?..

— Что я нахожу? Ничего я не нахожу, — сказала убитая горем тень. — Это оно меня находит. Само.

Валентина заметила темные круги под глазами. Бледный и мрачный, как средневековый рыцарь, Лоттин вассал сжимал и разжимал кулаки, но руки его бессильными стеблями висели вдоль тела.

— Как вас зовут? — спросила Валентина.

— Жано. Иван Тытянок, — поправился тот. — Лотта настаивает, чтобы я представлялся Жано.

Вампирша с Игнатом, которого она уже взяла под локоть, переходили от фотографии к фотографии. Валентина посмотрела на снимок кукольного ребенка с пухлыми пупсовыми губами и невероятно-голубыми глазами, прополощенными в фотошопе до небесной голубизны и пустоты.

— Слепцы. Фотографы — а такие слепцы. Не видят ничего.

— Наверное, Иван — все-таки лучше. — сказала Валентина.

Под каждой фотографией рядом с названием и именем автора висела маленькая табличка: «Если понравилась работа — отправь SMS на номер…»

— Я мечтаю о войне, — вдруг с жаром сказал Жано-Тытянок. — О войне, ты представляешь? Ты должна представить. Вот внезапно среди ночи раздается звонок, и я наконец ухожу — нас собирают в ангаре или в аэропорту, никто не знает, куда, но никто и не спрашивает. Просто всем выдают оружие и велят выполнять приказы. Это — да. Настоящее. Как скучно жить. Война идет. Она всегда шла. Она никогда не прекращалась.

Наперерез подобрёл благообразный посетитель — седые локоны, перекручиваясь, спадали на плечи, осеняя все окружающее пространство мелким прахом перхоти. Серые глаза в набухших чайных пакетиках век смотрели квело, губы пребывали в непрестанном шевелении:

— История цивилизации невозможна без золота, и я, --">