Владимир Николаевич Войнович - Жизнь и необычайные приключения писателя Войновича (рассказанные им самим)

таким, каким был и при Александре Македонском. Мощность армии все еще измерялась количеством сабель. И в этом краю безумные люди путем насилия пытались построить самое справедливое и процветающее общество.

Гордиться своими предками так же глупо, как и своей национальностью, но знать свою родословную, если есть такая возможность, по крайней мере, интересно.

Лет двадцать пять тому назад в Америке вышла и стала бестселлером книга Алекса Хейли «Корни» (Roots). Чернокожий автор искал в Африке и нашел сведения о своих отдаленных предках, которые хотя и были рабами, какую-то память о себе все же оставили. После этой книги многие американцы кинулись копаться в своих родословных. Примерно то же произошло и в России с некоторым запозданием. Советские люди часто своих корней не знали и знать не хотели, или, зная, скрывали, зато теперь розыски родословных так же популярны, как кладоискательство.

Мне ничего искать не пришлось. Из Югославии как-то прислали мне книгу, где мое родословие расписано начиная с 1325 года. Родоначальником нашей фамилии был некто Воин, князь Ужицкий и воевода сербского короля Стефана Дечанского. После него по мужской линии известны все до единого, включая меня и моего сына Павла. Воин был, наверное, самой важной персоной в нашем роду, но и среди его потомков случались люди, прославившиеся на том или ином поприще: писатели (наиболее известный — драматург Иво Войнович), генералы и адмиралы итальянские, австрийские, русские. Были даже венецианские дожи. Два адмирала Войновича служили в России одновременно в XVIII веке. Йован участвовал в Чесменском сражении, Марко командовал первым на Черном море линейным кораблем «Слава Екатерины», а затем и всем Черноморским флотом. Мои предки поближе были не столь именитыми, но тоже моряками. Прапрадед Шпиро (Спиридон) на Адриатике в Которской бухте имел собственный флот, шесть его сыновей были капитанами дальнего плавания. Во второй половине ХIХ века все шестеро пришли в Россию и здесь остались. Мой прадед Николай Спиридонович никаких дворянских званий уже не имел, но стал Почетным гражданином Одессы. На нем и на его братьях морская линия Войновичей прервалась, его пятеро детей стали людьми сухопутными. Павел Николаевич, мой дед, был мелким железнодорожным служащим в городе Новозыбков, тогда Черниговской губернии, потом Брянской области. Его жена Евгения Петровна служила народной учительницей и получала жалованье 30 рублей в месяц. Не знаю, сколько получал дед, но знаю, что они имели трех детей и держали прислугу.

О происхождении Евгении Петровны я при жизни ее не интересовался, а теперь и спросить некого, кроме моего двоюродного брата Севы, но он и сам не знает почти ничего. Кажется, она была дочерью полицмейстера Тирасполя. Когда перед самой войной мы с ней встретились, у нее от прошлой жизни еще оставалось несколько вилок-ложек фамильного серебра, на них было выгравировано «Мировъ».

Из предков с материнской стороны я знаю только дедушку с бабушкой. Они были евреи из местечка Хащеваты не то Одесской, не то Херсонской губернии. Дедушка до революции владел там тремя мельницами. Когда мы жили в Ленинабаде, он был старый, но получал ли пенсию, не знаю.

Пока отец сидел в лагере, мама писала письма Председателю президиума Верховного Совета СССР или, как его называли, всесоюзному старосте дедушке Калинину, которого уверяла, что муж ее хороший советский человек, сердцем и душой преданный партии, правительству и лично товарищу Сталину. Она не знала, что жена Калинина тоже сидит в лагере, и он, будучи формально главой государства, не может освободить даже ее. Не зная этого, мама была уверена, что слова ее в конце концов дошли до дедушки и растрогали его. У нее были основания предаваться такой иллюзии. В начале 41-го года дело моего отца, как и многих других, было пересмотрено. Новый суд нашел, что его высказывание о невозможности построения полного коммунизма в одной отдельно взятой стране было результатом не осознанного враждебного умысла, а незрелой политической мысли. Отсидев почти полностью свои пять лет, отец был не только освобожден из заключения, но даже реабилитирован и в мае вернулся домой худой, небритый, в рваной телогрейке и стоптанных рыжих армейских бутсах. Я, пять лет веривший маме, что наш папа в командировке, был потрясен его видом: я не так представлял себе людей, возвращающихся из командировок. Правда, я не представлял их никак. Но на другой --">