Григорий Канович , Юлия Винер , Эли Люксембург , Евгений Сельц , Владимир Фромер , Давид Перецович Маркиш , Светлана Павловна Шенбрунн - По эту сторону Иордана

Айзикл, кушай, — подбадривала она сына. — Дать тебе курью ножку с хреном? Рабби Элияху, Виленский Гаон, дай-то Бог тебе сравниться с ним в мудрости и благочестии, очень, говорят, любил курью ножку с хреном… и гусиную шейку со шкварками…

Айзик только грустно улыбнулся.

Голду смущали его глаза — большие, занавешенные печалью, как зеркала в доме покойника. Он почему-то стал еще более молчаливым, чем прежде, на вопросы не отвечал, только тряс невпопад головой и некстати улыбался.

Свадьбу справили на славу: шум, чавканье, топот, стоны скрипки… Хватившие лишку сваты о чем-то бесцеремонно шушукались, и Голда вдруг заподозрила, что это о нем, о ее поскребыше, и в хате снова угарно запахло старым и обидным прозвищем: Айзик дер мешугенер.

Гость помолился за молодоженов и выскользнул во двор, где его окружили беспризорные кошки и собаки и местечковые нищие, по обыкновению дожидавшиеся того отрадного мгновения, когда свадьба отшумит и их вдоволь угостят праздничными объедками.

Собаки преданно виляли хвостами, кошки сладострастно, как в марте, мяукали, а нищие расспрашивали Айзика о знаменитой на весь мир Тельшяйской иешиве и, нетерпеливо поглядывая на светящиеся окна хаты и прислушиваясь к сытому гудению свадьбы, жаловались на свое житье-бытье.

— Слушай, Айзик! Ты вроде бы с Богом на короткой ноге. Он о нас, скажи, думает? — спросил старший из них — Арье по прозвищу Шлимазл^[2]. — Ты же с Ним встречаешься и говоришь каждый день. Не то что мы… Может, Господь Бог знать не знает и ведать не ведает, что на земле есть нищие.

— Господь Бог сам — нищий, — неожиданно выпалил Айзик.

— Что?!

— Люди разорили его до нитки… обобрали вчистую… Чем больше мы грешим, тем бедней Он становится…

Нищие испуганно переглянулись. Такого кощунства от будущего раввина они не ждали.

— Ну что вы так смотрите на меня? Господь, как и вы, ходит по миру и побирается, — продолжал Айзик. — Ждет, когда кто-нибудь вместо пригоршни зла и ненависти подаст горсть добра и милосердия.

— Ну и закручиваешь, Айзик. Много всяких нищих мы встречали на своем веку, но Он ни разу не попадался… — сказал Арье-Шлимазл и обратился к своим собратьям: — Правду я говорю?

— Правду, — хором грянули нищие.

— Кто же просит горсть добра, когда надо горсть с монетами просить? Только мешугенер, — бросил самый старый нищий Мендель Кривой, неизвестно кого имея в виду — то ли Айзика, то ли Господа Бога.

Отрыгивая едой и пересудами, притомившаяся свадьба вывалила на свежий воздух. Разрумянившиеся от веселья родственники и гости заполонили двор, но вскоре сумерки по зернышку склюнули радость, и все вокруг опустело и затихло.

Как ни уговаривала Голда Айзика отправиться на боковую, убедить его не удалось. До первых петухов просидел он за опустошенным свадебным столом с побирушками, угощая их медовой настойкой и притчами из Танаха, курьими ножками с хреном и гусиными шейками со шкварками. Сам он не ел и не пил — смотрел на нищебродов как бы с небес и от имени Бога утешал их, но те слушали его с каким-то жалостливым недоумением, ибо в ту ночь, как и во все прежние дни и ночи, утешения жаждали не их сморщившиеся, изъязвленные унижением души, а желудки…

Под утро Айзик исчез.

Переполошившаяся Голда тут же снарядила на его поиски братьев и сестер. Но те Айзика не нашли ни у реки, ни в березовой чаще.

— На деревьях искали? — ломая руки, вопрошала Голда.

— Всё обыскали.

От черного отчаяния мать избавил примчавшийся домой Бенцион, родившийся на год раньше Айзика.

— Он ходит по местечку и побирается, как Арье-Шлимазл.

— Горе мне, горе! Господи, какой позор, какой срам! Кто поверит, что это он не для себя, а для других?

Когда Айзик вернулся, Голда не сказала ему ни слова. Только потерянно смотрела на него, давясь молчанием и пытаясь вспомнить, повредился ли кто-нибудь когда-нибудь в ее или в Шимоновом роду в рассудке. Как яростно Голда ни рылась в родословных, она не могла отрыть в прошлом ни одного безумца. Все были нормальными. Может, оттого, что больше полагались на свои неутомимые руки, чем на ненадежные извилины в голове. Неужели Шимон прав? Что, если и в самом деле грамота и безумие неразлучны?

— Я знаю, о чем ты, мам, думаешь.

— О чем? — очнулась Голда.

— Ты думаешь о том, что рыжий Менаше меня не зря так прозвал…

— Что ты городишь?

— Ты думаешь, что я того… что деньги можно собирать только --">