Владимир Ионов - Гончарный круг

да, да, да!..

Остальной народ тоже стал потихоньку расходиться от Михайлова полисада. Это пока Митьку найдут, да председатель привезет Митрича, — сколько времени-то уйдет? А на овинниках свое сено еще не прибрано. В крайнем случае, с овинников-то и прибежать недолго.

Большая лаковая коробка, привезенная с выставки, лежала на столе, за которым сидели гости. Они, видать, уже нагляделись на нее, пока везли, и теперь говорили о чем-то, а ее трогали и двигали с места на место, даже и не замечая, что трогают и двигают.

Разговор у гостей был, очевидно, важный из важных, если они, едва вручив хозяину награду (или подарок? — толком он еще так и не знал) стали говорить меж собой.

Михаил Лукич сидел у переборки на стуле, сложив руки на коленях. Матрена стояла подле него и, будто собралась фотографироваться со стариком, держала одну руку у него на плече. И оба одервенели тут. Он силился что-нибудь понять из разговора или вспомнить имена гостей (все ведь назывались, кода руку трясли с наградой), но ни того, ни другого у его не получалось — разговор у них незнакомый для него, и имен больно много для одного раза. Матрена приглядывала за коробкой и думала, как бы убрать ее от греха, а то вон уж на край сдвинули. Чего доброго, махнет который рукой — и спросить потом не с кого.

— Дядя Миша, а Леонид Константиныч где? — спросили вдруг у Михаила Лукича. И он обрадовался вопросу, спохватился:

— Да щас тута был. Где пред-от наш, Матрена?

— За обрядом покатил. Хотел даве послать кого, да не на чем.

— А что такое «обряд»? — насторожился один из приезжих, главный, видно, хоть и молодой еще порядком.

— А ничего хитрого! Выпить да закусить — и весь обряд, — ответил Михаил Лукич.

Гость улыбнулся коротко, а другой, покруглее лицом который и поосанистей, покачал головой и строго поглядел еще на одного приезжего, тоже молоденького, но больно уж беспокойного.

— Почему же это обряд? — спросил круглолицый у Михаила Лукича.

— Потому. Макар раз выдумал, и пришлось теперь.

— Скажите, а на натуре можно снять? Я недавно одну ленту видел, там идейцы делали прекрасные сосуды прямо у хижин. На улице можно воспроизвести гончарный процесс? — вернулся к делу гость.

— Не знаю, — потерялся Михаил Лукич. — Мы не крутили. Скоко себя помню, все в избе. Уж вот и батя, на что мастер был, а все, бывало, возле печки… На воле-то, поди, и не пойдет. Глина заветряет.

— Ясно. Будем ждать электрика. — Гость замолчал, откинулся назад и, опершись локтями на узкий подоконник, стал внимательно оглядывать избу. Другим тоже оказалось нечего больше сказать, и в избе сделалась неловкая какая-то пауза. Хозяин плечом услышал, что у Матрены даже рука горячее стала. По делу-то он бы сейчас, как хозяин, должен чего-то начать, чем-то занять людей, да ведь не каждый день такие-то гости в доме, не скоро придумаешь, как с ними быть. Спасибо, беспокойный молоденький гость выручил.

— Рассказали бы вы гостям чего-нибудь, Михаил Лукич, — попросил он хозяина.

— Это Макара надо позвать — он у нас поговорить-то мастер, а я, может, покажу пока, как горшки ляпают?

— Это совсем здорово!

— Глины, правда, нету. Обождите, к соседу коснусь. — Он живо поднялся, велел Матрене поставить гостям молока, а сам поскорее вышел на улицу. Хоть и грешно от гостей убегать, а со своими-то, деревенскими все поваднее.

На улице на него насела безвелосипедная ребятня. Он сказал им, что про кино и сам пока ничего не знает, и пошел на другой посад, где увидел деда Александра и Макара.

— Здорово живете! — поприветствовал друзей. Они не ответили ни который. — Здорово, говорю. Ты, ровно, скучный какой Макар?

— Да не пляшется чего-то. Матренит всего. Грудь болит, в ногах ломота… — Есть у них с Михайлой Лукичом такая поговорочка: один, бывало, скажет «грудь болит, в ногах ломота», а другой тут же и подхватит: «самогоночки охота!» Но на сей раз Михаил Лукич не подхватил.

— Глины у тебя нету? — спросил он.

— А тебе она по што?

— Да по што она бывает? Повертеть хоть што ли им чего.

— Больно они у тебя спорые: не господи, прости, не ко рту поднести, а уж крути им? Слышь, Ляксандр, вертеть собрался Михайла-то!

— Да, да, да, да!

Михаил Лукич поднялся с лавки. Где же глины-то ему взять? Сенокос ведь — никто теперь не крутит. Не к яме же за три версты топать…

— Ты бы, Макар, зашел, поговорил чего…

— Рожей я этта Матрене не вышел. Тебя спросил, а она: умойся, мол, --">