Мередит Милети - Послевкусие: Роман в пяти блюдах

сестренка!», как Шон, мужчина средних лет, в дорогом костюме, небрежно махнув рукой, произносит безапелляционным, надменным тоном:

— Да бросьте вы, речь сейчас не об этом! Какая разница, из-за чего там она злится? Важно другое: вот он, Ларри, пытается честно в себе разобраться. Он знает за своей женой не меньше сотни разных мелких недостатков, и они его бесят, но, когда он пьян, эта сотня превращается в тысячу. И он над собой работает, как может, а если дура-жена этого не понимает, то и черт с ней! Нечего тут разводить консультацию по вопросам семьи и брака. У него, у Ларри, и без посторонних баб проблем хватает. Почему до вас никак не доходит, что на женщинах свет клином не сошелся?

В голосе Шона слышится презрение и почти неприкрытая ненависть к женщинам. До сих пор он помалкивал, и мне очень хотелось бы знать, что он натворил и почему оказался среди нас. Одно несомненно — здесь каким-то образом замешана женщина.

Мэри Энн, как последняя предательница, воркует:

— Спасибо, что поделились своими мыслями, Шон. Хотите еще что-нибудь добавить?

Шон упирается в колени локтями, прячет лицо в ладонях и глухо произносит:

— Нет, больше ничего.

Мэри Энн поворачивается к нам с Кишей и собирается заговорить, но я ее опережаю. Едва сознавая, что делаю, я вскакиваю и начинаю быстро и горячо:

— Хотите знать, что провоцирует приступы гнева у меня, Мэри Энн, Шон, Ларри? — говорю я громче, чем мне бы хотелось. — Засранцы мужья, которые врут напропалую, и их поганые шлюхи!

Я слышу, как Мэри Энн произносит: «Мира», знаю, что сейчас она скажет о клубах черного гнева, в которых я задыхаюсь, но мне на все плевать, меня понесло.

Я вываливаю на них свою историю — как я на седьмом месяце беременности взяла себе в помощь Николь, чтобы она временно поработала метрдотелем в нашем ресторане «Граппа». Как начала кое о чем догадываться, когда Хлое было всего несколько часов от роду, и как однажды ночью, в половине третьего, когда Хлоя проснулась, а Джейка все еще не было дома, я взяла ребенка, уложила в переноску для младенцев, прошла три квартала до нашего ресторана и тихо проскользнула внутрь через боковую дверь.

Дверь была заперта, однако лампочка сигнализации не горела, что сразу показалось мне странным: перед уходом Джейк всегда тщательно все запирает и включает сигнализацию. Хлоя к тому времени снова уснула, поэтому я осторожно поставила сумку на одну из кожаных банкеток.

Я тихо прокралась через обеденный зал и вошла в темную кухню, за которой находится кабинет; оттуда пробивался свет свечей. Подойдя поближе, я услышала музыку. Знаменитая ария «Nessun Dorma» — «Пусть никто не спит» — из «Турандот», любимой оперы Джейка. Не в бровь, а в глаз! На мраморном столе для раскатки теста я обнаружила открытую бутылку вина и два пустых бокала. Чтобы добить меня окончательно, они выбрали тосканское «Массето Тенута дель Орнеллайа», тысяча девятьсот девяносто девятого года, — самое дорогое вино из наших запасов. Любовная прелюдия за триста восемьдесят долларов.

Прихватив бутылку, я отправилась в кабинет, ориентируясь по разбросанной на полу одежде. Клетчатая поварская форма Джейка, черное обтягивающее платье Николь, за которое я ее так ненавидела, и черный кружевной лифчик из бутика «Викторианский секрет». Они устроились на кожаном диванчике (Николь сверху, разметав свои черные космы по груди Джейка) и совокуплялись, как дворовые собаки. В угаре страсти они не слышали, как я подошла. Вылив остатки вина себе в рот, я, дабы объявить о своем появлении, запустила бутылкой в стену над диваном.

Прежде чем Джейк успел высвободиться и вскочить, я прыгнула Николь на спину, схватила ее за волосы и дернула со всей силы, какой наградили меня мои темпераментные средиземноморские предки. Николь завизжала и дико замахала руками, ненароком заехав Джейку по мордасам. Он, извиваясь, выбрался из-под нее и попытался схватить меня за руки, но со мной не так-то просто справиться. Гнев и унижение утроили мои силы, и я сражалась, как львица.

Наконец, отчаявшись, Джейк уперся головой мне в спину, обхватил сзади за талию и рванул на себя. Ему удалось меня отодрать, и в результате его могучего рывка у меня в руке остался здоровенный клок черных волос Николь. Она схватилась за свой пульсирующий от боли скальп, и ее вопли перешли в жалобное подвывание. Потом она, голая и окровавленная, свернулась в позе эмбриона и запричитала.

Мои --">