Поли Делано - Пьяно-бар для одиноких

сказал я, — пошли. — И попросил у официанта счет.

— Я налью по рюмочке, — сказала, приведя меня к себе, Рут, эта старая бэ, обнимая и заглядывая в глаза с искательной улыбкой. Интересно, мысленно спросил я, какое у меня выражение на лице, ведь после того, что выкинула Пегги, я — а с тех пор уже прошло порядочно — вообще перестал улыбаться. И, наверное, вместо улыбки на моем лице было равнодушие, даже не отвращение, а так, полное отсутствие интереса. — Я налью по рюмочке? — повторила она и, потянувшись рукой к той части моего тела, которая, похоже, весьма ее воодушевляла, расстегнула молнию на брюках. Я глянул на нее и увидел на ее лице не только похоть, но и некоторую растерянность. Я чуть не заорал: «Ты что? Очумела?» Еще чуть-чуть — и меня стошнило бы на ковер... Но в этот миг снова подумалось, что Пегги не хочет и слышать обо мне, бросает трубку, хлопает дверью перед носом... И тогда, как бы из глуби моего отчаяния, из глуби неприкаянности я все-таки вытащил улыбку и, притянув к себе старуху за крашеные космы, поцеловал ее в самые губы, да так, что у нее запрыгали глаза. А что? Мы с ней на равных. Я и она — оба на свалке, отбросы, парии. Да к черту, подумал я, всякую мораль, плюнуть на нее, кто, собственно, судьи? Может, Бог? А что он там такое, какой-то диктатор без армии, только руками размахивает, а силы — тю-тю, теперь компьютеры куда надежнее, куда точнее, и снова мысли об отце, и те слова из журнала, что если у детей жизнь не удалась, то у родителей, хоть купайся они в золоте, все равно на душе тяжесть. И тут мне стало очень больно, что вот, никакой работы, никакой Пегги, невыносимо больно, и тогда я посмотрел в глаза старой Рут, поцеловал ее как надо и сказал себе: ладно, чего там строить из себя...

— Хорошо, — может, я даже улыбнулся, — выпьем, раз такое дело.

А разве можно забыть этого придурочного Маркоса, который временами, да нет, почти всегда был занят своими мыслями, сидел с отсутствующим видом, и те чувствительные болеро, которые он пел — «Печальный знак» или «То был обман!»^[8], — пробуждали в его памяти бог знает какие воспоминания, какие события, да мало ли что, если он вдруг начинал лить слезы, а нет, так бросался с кулаками на любого, кто попадался ему под руку, мол, глядите, ему сам черт не брат, он настоящий мужчина, одно слово — мачо! И чаще всего без всякого повода. Да всегда без повода.

А когда он плакал, кто знает, что его больше мучило — чувство вины или страха, потому что он, с трудом хватаясь за ускользавшие слова, клялся, что друзья вовсе ни при чем, что он сам, по собственной воле, взял и женился на шлюхе, на самой настоящей шлюхе.

-Я хочу на тебе жениться! — так, по его словам, он ей сказал.

— Да я проститутка! — так, по его словам, она ответила.

— Вот именно поэтому. В жены я хочу только шлюху.

И они поженились.

— Да брось! — сказала ему в один из вечеров Ванесса. — Ты знаешь хоть одну женщину, чтобы она не была шлюхой? И не тычь мне, пожалуйста, в пример твою непогрешимую мамашу.

Болеро, слезы, драки. Это он, гад, первый увел Ванессу. Нет, вернее, первый, кого увела Ванесса. Драки и слезы. Ох этот чертов Усач!

ГЛАВА II

Когда все увидели, как я, опираясь на костыли, с ногой в гипсе неуверенно продвигаюсь от дверей к пианино, то первым, кто встал со своего места, был Хавьер, оборвавший музыкальную фразу на середине.

— Что с тобой случилось, дружок? — спросил он, обнимая меня.

Следом за ним со мной здоровались все по очереди, задавая этот уже почти раздражавший меня вопрос:

— Что случилось?

Ну действительно — что? Казалось бы, кто, как не я, должен это знать, но представим, что мне так и не удалось уяснить все до конца! И в таком случае любое мое объяснение будет совершенно беспомощным, как, впрочем, и я сам, после моего падения, после жутких болей, после операции, после тяжелой депрессии, в которую я вкатился по милости всего того, что разом перечеркнуло маячившую на горизонте поездку, интересную работу, долгожданную встречу с друзьями, прогулки на свежем воздухе, дыши не хочу. И, скажем прямо, осложнило мои и без того сложные сердечные дела. «Что с тобой случилось?» — спрашивали, по-моему, все, кроме гринго, который смотрел на меня испытующе, с недоверием, а я тем временем говорил каждому что-то другое, отшучивался, придумывал новую версию, способную хоть отчасти объяснить мой странный вид, да и вообще, подумаешь, дело ерунда — музыку, Хавьер, ну-ка, Гойито, --">