Антон Сибиряков - 1937

остальным поездом слетел с рельсов. Протяжно заскрипело железо, и мы упали. Меня отшвырнуло в другую часть вагона, в костлявую кучу кричащих детей. Я никогда не забуду, какими острыми были их локти, колени и плечи. И я барахтался там, среди живых мумий, пытаясь выкарабкаться, расталкивая их руками. Мне казалось, я никогда не выберусь из этой костлявой трясины. Но я выбрался. Вагон к тому моменту уже лежал на боку, увязнув в грязи. Во мраке, без крыши и куска стены, он походил на гнилой зуб в раскрытой пасти. Все, кто уцелел после крушения, выбрались из вагона и увидели, как в стороне полыхают остатки поезда. Будто угли, которые тормошишь палкой – они искрились почти бездымно. Пульсировали алым и раскаляли ночь. И в этом красном мареве я видел огромные, извивающиеся щупальца, тугими узлами обвивающие горящие вагоны.

- Они везли вас, чтобы убить.

Я оглянулся на голос и увидел высокую темную фигуру – она стояла во тьме, и я не мог разглядеть ее лица.

- Там, куда вас везли, уже вырыты ямы и начищены ружья. Глушь, где никто не услышит вашего крика. Где Никто. Никогда. Не найдет. Но чудовище слишком голодно, оно не может ждать так долго.

- Что мне делать?

- Ты должен жить. Посмотри.

Из темноты к моим ногам упал тяжелый Наган.

Больше не было холодно. И не было темно. В ту ночь мы сожгли Бога, чтобы согреться. И чтобы не оставаться в темноте.

Я поднял с земли револьвер и зашагал к пожарищу. И кто-то шел со мной рядом. А кто-то бежал впереди. И у всех было оружие, оно валялось вокруг раздавленного поезда, будто мусор. Я не скажу, что со мной пошли все, кто-то струсил и сбежал, а кто-то захотел вернуться. Но… нас было много. Потому что когда мы нашли первого взрослого - обгоревшего дядьку, ловящего обожженным ртом воздух – никак не могли решить, кто будет стрелять. И пока мы спорили, он умер. Поэтому следующего взрослого мы убили сразу, без промедления. Я выстрелил ему в голову дважды. Слишком сильно жал на курок. Следующий пытался убрать ствол, из которого в него целился тощий мальчуган лет восьми. Я помню, он все старался схватиться за дуло, чтобы вырвать его из детских рук. И хватался до тех пор, пока оно не полыхнуло. И не снесло ему полголовы.

- Сучата, - шипел толстобрюхий усач с перебитыми ногами. На нем была военная кепка с красным околышем и серое пальто. – Сссучата, вам так это не сойдет, вас всех зажарят, всех зажа…

Я выстрелил ему шею. Пуля сломала кадык, и он забулькал кровавыми пузырями.

В ту ночь мы отомстили им. Всем. И остались живы.

***

Даже зимней ночью на нашей кухоньке уютно и светло. Я вдавливаю окурок в пепельницу и стараюсь улыбаться. Ей, потому что она не знает, что чудовище до сих пор живо.

- Пойдем спать, - поднимаюсь со стула. – У нас отличный дом, правда?

Она соглашается не раздумывая. Зевает.

- Такой, о каком я всегда мечтал, - говорю не ей - себе.

Когда мы ляжем, и она заснет, я неслышно поднимусь с кровати и встану в дальнем углу. Я буду просто смотреть, как она спит. Как когда-то смотрел на то, как испуганный мальчуган с керосинкой листал страницы «Талисмана».

--">