Л Аккерман - Лики любви

пронзительным и нетерпеливым, ибо в таком случае вполне вероятно, что впечатления качественные уступят место впечатлением количественным. Что привлекает твой взор, когда ты смотришь на нее (ты ведь видишь ее впервые, не правда ли?).

Она молода. Ей от двадцати до двадцати четырех. Она красива, как может быть красива женщина в ее возрасте. Но это не дает нам возможности увидеть ее как жизнь в самой себе, как ту систему, про которую я уже имел смелость упомянуть. Я смотрю на нее, и понимаю (о, не спеши винить меня за чересчур логическое мышление – в данном случае я не анализирую, я просто наблюдаю, в то время как ты, мой милый читатель, обыкновенным образом рассматриваешь), так вот, я понимаю, что сейчас как раз то редкостное и необыкновенно ценное мгновение, когда она представляет собой уникальную картину, которую мы, городские жители, можем наблюдать: в ее движениях нет ни малейшей тени стеснения и неловкости. Они парят, и в этом полете они свободны. Она творит их, но вот взмах руки, поворот шеи, наклон головы, и они ей больше не принадлежат. Что до самой героини, она расслаблена и ведет себя естественно, не боясь при этом выглядеть некрасивой (ибо в большинстве случаев красоту человечества созидает мысль о том, что за ними наблюдают). Но подойдем поближе к нашей героине. Ты захочешь увидеть ее лицо, и тут я должен уступить, ибо наблюдая лицо человека впервые, в то время как мы еще не успели провести первую вступительную беседу, в то время, как мы не знаем ничего об обладателе этого лица, именно тогда наше впечатление будем принадлежать только нам, а не обществу, принципами и заповедями которого мы были взращены.

Ее лицо. У нее яркое лицо. Оно не просто красиво, оно – самоцельная система. Оно привлекает к себе внимание, тем самым выделяясь из бесчисленного парада лиц, который мы (рано или поздно осознание этого должно снизойти до каждого) устаем наблюдать. У нее вдумчивые глаза темно-синего цвета, нечетко очерченные губы и пшеничного цвета волосы. В их цвете есть что-то неуловимое и зыбкое. Когда вам хочется назвать ее блондинкой, вы вдруг обнаруживаете, что для блондинки ее волосы недостаточно светлы. Возможно, пепельной блондинкой. Но цвет ее волос гораздо теплее, нежели безликий серо-серебристый цвет пепла.

Итак, оставим наши бессмысленные поиски нужного слова, ввиду того что дорога, на которую мы столь неаккуратно свернули, заведомо была ложной. Почему, спросишь ты. Дело в том, что когда мы даем женщине столь благозвучное определение, как-то: блондинка, брюнетка или звучащее на французский манер шатенка, мы nolens volens¹ записываем женщину в какую-то категорию, преуменьшая тем самым ее индивидуальность (блондинки тоже бывают разными) и превознося до невероятного силу предрассудков (ах, если бы вы знали, как мне хотелось избежать их в моем повествовании).

Дав тебе следующее описание ее внешности, мне бы не хотелось больше останавливаться на ее лице, иначе я был бы одним из тех людей (мы не будем называть имена), кто возвел красоту лица в культ, напрочь забыв о красоте души. Утолив в какой-то степени твою жажду познания (не забудь, мой милый читатель, я по первой твоей просьбе описать лицо нашей героини беспрекословно ее исполнил, возможно, даже более, чем следовало бы), мне бы хотелось перейти к ее имени: nomen est omen². Она относится к тем людям, родители которых наградили благозвучным сочетанием имени и фамилии. Она всегда произносила их громко и отчетливо, и каждый раз испытывала чувство гордости, ибо услышав это, вы поймете, что это звучит гордо. Имя нашей героини – Ева Полонски.

Итак, вернемся к самой Еве. Она скинула туфли и теперь сидит посреди полевых цветов, подставив свое лицо лучам солнца. Раньше, насколько мне известно, она не любила природу. Не спешите обвинять ее в малодушии или отсутствии чувства прекрасного. Она любила ее, ибо в центре города энергия и красота природы были столь великой редкостью, как капля вода в пустыне, относиться к которой равнодушно, без особого трепета и благоговения, нельзя. Но в ее любви не было ничего от любви поэтов и художников, вот уже который век воспевающих красоту природы в своих творениях. И сейчас, только сейчас, в свои двадцать три (теперь тебе известен ее возраст) она поняла, что природа прежде всего – мир в самом себе. Она смотрит на пролетающую бабочку. Та выглядит очень красиво с точки зрения поэтов и художников, ибо сейчас Ева это понимает. Она порхает с цветка на --">