Александр Моисеевич Мильштейн - Пиноктико

сравнивали с «русской рулеткой»…

И вот в конце концов отец не смог вписаться в трубу, или точнее, в узкую шахту, в вертикальный тоннель…

Зачем ему нужно было прыгать в эту головоломку? Я не знаю, а зачем всё вообще…

Парашют он предполагал раскрыть у самого дна…

Его привезли в больницу и поддерживали в нём жизнь сколько могли… Немногим более суток…

Монолог, который я теперь постараюсь как можно точнее повторить, мог произнести — после того, что с ним случилось, — конечно же, только мой отец… То есть я сейчас имею в виду не содержание, а просто даже длину этого монолога, чисто физически это кажется мне невозможным…

Наверное, это можно объяснить только тем, что у отца был уже некий опыт… Что он и так был не в себе во время исполнения некоторых трюков… Я помню, что он пытался как-то выразить мне это словами, ещё при жизни, но слова эти были настолько путаными, что я не хочу сейчас этого касаться… Скажу только, что это отчасти помогло мне не провалиться в полное отчаяние, этакое релятивирование небытия, но я не хочу в это подробно вдаваться — тогда это помогло, в больнице, сейчас же, после похорон, я не уверен, что это был не «травматический психоз» — как сказал нейрохирург… Впрочем, он сказал только, что такие психозы при открытой черепно-мозговой травме возможны… Конечно же, я не стал пересказывать врачу, что именно сказал Ахим… Просто спросил, мог ли он бредить… И врач сказал: ещё как…

Я сидел на стульчике в больнице, рядом с подключённым к приборам телом и забинтованной головой…

— Йенс, — отчётливо сказал он, — Йенс, мальчик… Ты — самый близкий мне человек на Земле, поэтому я не хочу, чтобы оставались какие-то тайны. Эта история — последний барьер между нами… Хочу, чтобы его тоже не было…

— Отец, о чём ты? — сказал я. — Лежи спокойно, тебе не нужно волноваться…

— Йенс, ты имеешь право узнать правду о своём происхождении…

Услышав эти слова, я стал уговаривать его не торопиться. Не то чтобы я боялся что-то узнать, нет, конечно… Я просто подумал, что отец начинает бредить… Может быть, так оно и было, я говорю себе, или нет, я пытаюсь сказать себе, что это был просто бред, отец уже начал заговариваться…

Нейрохирург со мной потом согласился, как я уже сказал… Но как-то поспешно он согласился, я не уверен, что этот молодой врач в незаметных очках, которого я ухватил за рукав в коридоре, вообще слушал меня… Отца уже не было, и было видно, что врач не совсем понимает, о чём я… Но потом поспешно закивал головой, сказал, что я абсолютно прав, «травматический психоз», «сумеречное состояние»… И всё, больше он не может говорить, потому что ему надо бежать на другой этаж на планёрку…

А я теперь не могу себя убедить на сто процентов, что это был бред, вспоминая, как отец всё это произносил — спокойно и чётко…

— Помнишь, я говорил тебе, что когда-то, ещё до твоего рождения, недолго работал в полиции?

— Да, что-то припоминаю… Ты сказал как-то раз, а я тогда подумал, что ты шутишь. Ты и полиция… Наверное, ты учил их прыгать с крыш?

— Нет-нет, я сам был полицейским… Хотя это была не совсем полиция… Это была частная охранная фирма… Я не уточнял, чтобы оставаться подальше от этого места…

— Какого места?

— В котором появился ты.

— Я-то тут при чём?

— Сейчас. Дай мне воды.

Я взял с тумбочки пластмассовый поильничек, в котором вода казалась какой-то мутной, поднёс к его губам…

— Мать что, родила меня прямо в участке? — насмешливо спросил я, чувствуя уже, однако, и некоторое волнение…

— Вряд ли… Хотя на самом деле я не знаю, где она тебя произвела… на свет, — сказал Ахим. — Кроме того, я вообще её не знаю. Я никогда её не видел, поэтому…

— Ты говорил, что вы жили вместе, а потом уже она пропала в Марракеше…

— Теперь, пожалуйста, не перебивай меня. За год до того, как ты появился, в Мюнхене произошло несколько громких ограблений. Это было действительно что-то невероятное, я до сих пор не могу понять, как им это удавалось, скажем, с виллы Шёнхера… Один только случай был раскрыт — инвалид на коляске вывез из пинакотеки «Бедного поэта» Шпицвега, спрятав его под пледом, которым были укутаны его ноги…

— Бедного поэта?

— Йенс, пожалуйста, не перебивай меня… Но инвалид никого не сдал, может, он и в самом деле был сам по себе, во всяком случае, кражи продолжались. При этом частные коллекции охранялись нашей фирмой ещё круче, чем та же пинакотека… --">