Питер Кэмерон - После наводнения

доме.

Наверное, это характеризует меня не с лучшей стороны, но я все равно скажу. Когда я была маленькая, мы с сестрой (она уже давно уехала из нашего города) звали всех, кто жил около водосливной плотины, «речными крысами», потому что их дома вечно затопляло, и если после наводнения проехать по набережной, видно было, как они сидят и дрожат под навесами в окружении отсыревшей мебели, которую им удалось вытащить из своих хибарок. Только став гораздо старше, я поняла, насколько это было бестактно; честно говоря, я вообще считала, что «речная крыса» — это довольно почетное прозвище, поскольку своего отца мы по-домашнему звали Большой Мыш, а разница между мышью и крысой не так уж велика. К тому же мы не проявляли равнодушия, потому что всегда отдавали на пожарную станцию, в специальный пункт помощи пострадавшим от наводнения, старые одеяла, овощные консервы и сухое молоко — разумеется, бесплатно.

И тем не менее, хотя мы не причиняли никому вреда и даже приносили какую-то пользу, у меня накопилось чувство вины перед обитателями опасной зоны, и я думаю, одной из причин, по которым я не стала возражать против приезда Джукановичей, было то, что я надеялась отчасти загладить этим свои детские грехи, гордыню и эгоизм. Пусть и ненамеренные, но все же. Так что я застелила кровати в гостевой комнате чистым бельем (после того как Роберт освободил их от своего барахла), а затем пошла в Алисину комнату, собираясь сделать там то же самое. Вообще я нечасто захожу в Алисину комнату. Это не святыня, ничего такого, хотя все в ней осталось в том самом виде, в каком было, когда Алиса уехала в колледж. Раз в неделю я заглядываю туда с тряпочкой и пылесосом, хотя удивительно, как мало накапливается пыли, если все время держишь окна закрытыми. Впрочем, если подумать, ничего удивительного тут нет, и все вполне нормально. Иногда мне трудно провести границу между этими вещами — что нормально, а что удивительно. Ну так вот, хотя простыни на Алисиной кровати были чистые, я сняла их и постелила новые — c куколками, те самые, которые Алиса страшно любила, когда была маленькой; я решила, что девочке Джукановичей они тоже понравятся, хоть она и странная рыбка. Потом я очистила два верхних ящика в тумбочке Алисы и убрала со стола все ее призы за чирлидинг и хоккей с мячом. А вот шкаф открыть у меня почему-то рука не поднялась — правда, я подумала, что у девочки, спасшейся от наводнения, вряд ли много одежды, которую надо вешать в шкаф. Теперь ведь девочки и платьев почти не носят.

Джукановичи приехали часов в пять и, несмотря на мероприятие с мороженым, были явно не прочь поужинать. Я провела их в комнаты (девочка все-таки оказалась только одна, Ванда) и оставила разбирать вещи, с чем они справились очень быстро: в шесть все трое уже сидели в гостиной с голодным видом. Мистер Джуканович без спросу включил телевизор, что было с его стороны немножко бесцеремонно (может, я не люблю новости или когда работает телевизор, да и вообще), но я твердо решила проявить радушие. В конце концов, все это должно было продлиться считанные дни: за школой как раз готовили площадку для специальных жилых фургонов, которые, наверное, уже ехали сюда с места предыдущего бедствия.

Как только машина Джукановичей показалась на нашей аллее, Роберт скрылся в подвале, куда он перетащил свое хозяйство для обработки кожаных изделий. Роберт занимается отделкой кожаных ремней и продает их как ремни ручной работы на сайте handtooledleatherbeltsbyrobert.com, который ему помогли открыть в Центре помощи пожилым гражданам. Туда все время привлекают молодежь, чтобы она учила стариков разным техническим новшествам, интернету и прочим штучкам — Роберт за всем этим очень следит, а я держусь от этого подальше. Молчаливое бегство Роберта огорчило меня, но не удивило: дело в том, что теперь он практически не общается с людьми. Мой муж сорок пять лет проработал агентом по продаже автомобилей и неплохо обеспечивал всю нашу семью, но по-настоящему никогда не любил свою профессию и вынужден был себя ломать, так что пять лет назад, после выхода на пенсию, он заявил, что больше никогда не будет ни с кем разговаривать. Не думаю, что это распространялось и на горстку знакомых и близких, включая меня; наверное, он хотел сказать, что оставляет за собой право никогда не --">