Одри Лилиан Баркер - Под водой

оторвался от его ног.

Когда солнце обрушилось на его голову и плечи, было похоже, словно он вышел из темноты на свет. Шумно отдуваясь, он поплыл к берегу, небрежно расталкивая воду, как сбрасывает человек спутавшиеся простыни.

Несколько минут он пролежал, раскинувшись на берегу, пока его кожа не покрылась испариной, а местами и просохла. Тогда он сел, оглянулся на все еще пышущие жаром белесоватые поля, потом снова повернулся к реке. На дальнем берегу цвел дикий дудник, зеленые спицы зонтика вывернуты наружу и увенчаны легкомысленной белой пеной. Он не отражался в воде — как раз на этом месте было слишком много ярких солнечных бликов, но Питер подумал, что он выглядит прохладным и съедобным. Теперь он пожалел, что не прихватил с собой ничего поесть, и начал дразнить себя, представляя в воображении мороженое — его хватало, чтобы наполнить приличную по размеру вазочку, — в середину воткнута ложечка, чуть осевшая набок, так как мороженое дошло до того роскошного состояния, когда оно становится жидким, которое он любил больше всего.

Но Питер был не склонен предаваться мечтаниям о гипотетических удовольствиях, когда рядом были настоящие. Когда он вновь скользнул в воду, не раздалось ни единого всплеска, только медленно пошли кругами волны. Настроение сейчас у него было размягченное, спокойное. Он плыл в том же направлении, в каком расходились волны, позволяя себе прежде чем поднять руку для гребка, лениво погружаться немного в воду. Сложив губы трубочкой, он дул на воду, разгоняя флотилии пузырьков, втягивал ее носом, лежал на воде и испытывал при этом столь глубокое наслаждение, какое свойственно очень молодому животному. Мороженое было забыто; даже когда он вновь увидел дудник, он не напомнил ему ничего съедобного. Цветы чуть-чуть отливали сиреневым, а стебель заливал густой пурпурный цвет. Он был красивее всех цветов, которые выращивал у себя в саду отец, но так, был вынужден признать Питер, которого течением относило на середину реки, и должно было быть, что на его реке росли лучшие цветы.

Солнце, тишина, усыпляющий гул воды в ушах укачивали его, погружая в полудрему, которой только легкая прохлада реки не давала сделаться полной. Выплывая из тени на солнце и вновь заплывая в тень, он смотрел на выжженную небесную синеву, испещренную раскаленными листьями. В мозгу, подобно сновидениям, проносились мысли. Роскошные детские мечты. Эта спокойная речка вызывала их, как никогда не вызывали ни школа, ни дом. Хрупкие мальчишечьи кости в мгновение ока вытягивались, уподобляясь по строению и прочности мужским; его детский ум, нетерпеливый и неустойчивый, преисполнялся великой мудрости; все: слава, честь, богатство — достигалось с той легкостью, с какой завоевываешь призы на ярмарке.

Питер был сугубо практический парень. Когда это настроение пройдет, он бросит свои фантазии и вернется к житейским делам, которые его ожидали. Мечтания составляли принадлежность реки, та же была настолько в его власти, что он имел все права заполнить ее собою, в натуральную величину и даже больше.

Внезапный шум — кто-то продирался сквозь кустарник — резко вывел его из забытья. Кто-то приближался. По-прежнему лежа на спине, он стал пристально вглядываться из-под руки. Кусты раздвинулись, из них вылезла, чуть не свалившись в реку, пеленая, смехотворная фигура.

Это была женщина в красном макинтоше. Уже не очень молодая и такая толстая, что рукава макинтоша обтягивали ее руки, точно шкурка — красные колбасы. Зеленая, полумесяцем, шляпа с вуалеткой в мушках закрывала один глаз, тогда как другой яростно сверкал среди мушек. Она была бы смешна, если бы от нее, от ее крутой и пространной веснушчатой, красной груди, ходуном ходившей под разорванной блузкой, от ее сбившихся на шею медных волос, от жуткой, побагровевшей кожи ее лица не исходило что-то леденящее.

Она до того запыхалась, что стояла и не могла говорить, только протягивала к Питеру руки, подзывая его страшным жестом. Он, не отрываясь, в ужасе смотрел на нее, а она сверкала на него единственным видимым глазом. Женщина внушала ему страх, заражая собственным смертельным страхом. Он подумал, что она сумасшедшая; его кожа зудела, и он отступал, пятясь в воде задом.

Она нечленораздельно крикнула:

— Выходи! Выходи, ради бога!

Он смотрел на нее, разинув рот, она через плечо оглядывалась назад, в ту сторону, откуда пришла, и ее руки тянулись к нему так, точно она и в --">