Борис Петрович Екимов - Пиночет

молодою хранила память. Отец помнился на больничной койке, исхудавший вконец. А здесь — при костюме и галстуке, и лицо еще нестарое. Были — и нет их. Даже могилки — под снегом.

Постояли, повздыхали, прикрепили к портретам яркие неживые цветы, покрошили и сыпанули вокруг печенье для птиц, каких вовсе и не было. Все исполнили, как хотели и как было положено, и ушли.

А в машине Корытин спросил:

— Может, на хутор сбегаем?

— Да-да, поехали... — согласилась Катерина, потому что это было так кстати: проведав покойных родителей, проведать родину — хутор Зоричев, где родились и жили когда-то в ранней младости.

Проехав окраиной, выскочили в степь. Черная, прямая как стрела лента асфальта лежала меж снегов. Белая степь, под солнцем, слепила глаза.

В невеликом хуторе Зоричев когда-то начинали жить, там — детство. Он и сейчас был таким же, этот степной хуторок: на краю темнели постройки, базы колхозных ферм; дома — редкой россыпью; старые почерневшие вербы над заметенной снегами речкой. Вся округа — в снегах. А виделось: зеленая степь с лазоревыми цветами, кудрявые вербы, светлая вода.

Посреди хутора — магазин да клуб, кучка домиков. Магазин — новый, кирпичный, а клуб — старый, где кино глядели.

— А где школа была, ты помнишь? — спросил Корытин.

— Возле клуба, — ответила Катерина.

Остановили машину и вышли из нее. Глухая тишина стояла над заметенным снегами хутором.

И откуда она взялась, эта старуха? Выкатилась из соседнего дома, раздетая, простоволосая. Выскочила из калитки, кинулась к председателю и упала перед ним на колени:

— Прости Христа ради...

Корытин поднимал ее, а она не хотела вставать и кричала:

— Прости! Прости мою дочушку! За-ради Нового года! Прости дочушку за-ради Христа... За-ради деток ее...

Седые всклокоченные волосы... Пьяные ли, горькие слезы...

Корытин держал старуху крепко и говорил:

— Иди в хату, тетка Прося. Иди в хату. — Он говорил и через ее голову глядел на дом: может, выйдут, помогут.

Старуха вывернулась и снова упала на колени, теперь уже перед Катериной:

— За-ради гостьи твоей дорогой прости...

Пришлось поднимать и вести старую женщину в дом. А она не хотела идти:

— За-ради Христа... За-ради детей...

Корытин молча провел ее двором, приказал:

— Иди в хату.

Из дома так никто и не вышел.

Корытин вернулся к сестре.

— Что это? — спросила Катерина. — О чем она?

— Пьяная, — коротко ответил Корытин.

— Это вижу... О чем просит? Какая дочь, дети? За что простить?

— Дочь — свинарка. Поросят с фермы украла. Поймали, наказали, — неохотно и коротко объяснил Корытин.

Сели в машину, поехали вдоль хутора.

Если для Корытина этот случай был пусть не больно приятным, но рядовым, то для сестры его — нежданное огорченье. Жалела она брата: и нынче, в такой праздник, нет ему покоя.

Двоюродная сестра отца, тетка Клава, жила, как и прежде, в старой своей хате. Когда вышли из машины, Катерина спросила о ее детях:

— Живые?

— Живые. Зовут ее. Она не идет. Говорит, пока в силах.

Поднялись по шатким ступеням крылечка, через холодный коридор прошли.

Боже, боже... Как убоги дома нашего деревенского детства, когда через долгое время, привыкнув к иному, ступишь через древний порог: ситцевая занавеска, небеленая печь, железная кровать, облупленная клеенка на столе, малые оконца, запыленная электрическая лампочка на шнуре...

— Да жалкая моя... Да как тебя не признать... И глазочки, и бровочки— все ее... Откель? Либо Дед Мороз привез из краев холодных?

Все было как всегда и у всех: радость и слезы... Воскрешенная память, в которой не только дни счастливого детства, но и боль утрат: покойные родители, ушедшие годы — в меру всего, как в жизни.

Посидели, чаю попили, теперь уже забытого, с травой “железняк”. Посидели и поднялись. Старая женщина, обрядившись в теплый платок да ватник, вышла провожать их, прощаясь и благодаря:

— Спаси вас Христос... Спаси... И ты меня не забыла, а мой сынок и вовсе... — Старая тетка с прежних времен величала Корытина “мой сынок”. — Мой сынок надбегает... И сальца, и сметанки везет...

Поехали, оставляя позади малую хатку на заметенной улице и старую женщину в темном.

Свернули прежде поры.

— Гляну, — коротко сказал Корытин и объяснил: — Новый год.

Миновали ворота скотного двора, проехали и остановились меж длинных приземистых коровников. Корытин ушел ненадолго, вернулся. --">