Аврахам Суцкевер - Зеленый аквариум

прежде, чем мы расстанемся, прежде, чем ты отправишься завоевывать мир, — единственная просьба! Но обещай, что не откажешь…

— Хорошо. Обещаю. Но без длинных фраз. Ведь солнце наклонилось над голубой веткой и вот-вот упадет в бездну.

— Хочу видеть умерших!

— Странное желание… Ну, будь по-твоему. Мне мое слово дороже… Смотри!

Зеленый нож взрезал землю.

Стало зелено.

Зелено.

Зелено.

Зелень темных елей сквозь радугу;

зелень облаков с разлившейся желчью;

зелень замшелых камней под дождем;

зелень, что мелькает сквозь катящийся обруч семилетнего;

зелень капустных листьев в занозистой росе, до крови разъедающей пальцы;

зелень в первой проталине, вокруг голубого цветка;

зелень полумесяца, когда видишь его зелеными глазами из-под волны;

и торжественная зелень трав, окаймляющих могилу.

Зелень струится в зелень. Тело в тело. И вот уже земля превратилась в зеленый аквариум.

Ближе, ближе, к зеленому рою!

Я вглядываюсь: люди плавают здесь, как рыбы. Бессчетное множество фосфорических лиц. Юные. Старые. И юно-старые одновременно. Все, кого я видел на протяжении жизни и кого смерть наделила зеленым бытием, — все они плавают в зеленом аквариуме, в какой-то шелковой воздушной музыке.

Здесь живут мертвые!

Под ними реки, леса, города — исполинская рельефная карта, а над ними плывет солнце в облике огненного человека.

Я узнаю знакомых, друзей, соседей и снимаю перед ними шляпу:

— Доброе утро.

Они отвечают зелеными улыбками, как колодец отвечает камню зыбкими кругами.

Мои глаза взмахивают серебряными веслами, плывут-несутся между лицами. Шарят, ищут одно лицо.

Нашли, нашли! Вот оно — сон моего сна…

— Это я, дорогая, я, я. Морщины это лишь гнезда моей тоски.

Мои губы, набухшие кровью, тянутся к ее губам. Но, увы, натыкаются на стекло аквариума.

Ее губы тоже плывут к моим. Я чувствую дыхание горящего пунша. Стекло — холодный нож между нами.

— Я хочу прочитать тебе стихи, стихи о тебе, ты должна послушать!

— Наизусть я, любимый, знаю эти стихи, я сама дала тебе слова.

— Я хочу хоть один еще раз ощутить твое тело рядом!

— Ближе нельзя, стекло, стекло…

— Нет, преграда сейчас исчезнет, вот я расшибу головой зеленое стекло…

После двенадцатого удара раскололся аквариум.

Где губы, где голос?

А мертвые, мертвые, — они умерли?

Нет никого. Перед глазами — трава. А вверху — ветка с апельсинами, или это дети играют золотыми мыльными пузырями?..

ЖЕНЩИНА В СОЛОМЕННОЙ ШЛЯПЕ

В один из дней резни я сидел в сумрачной каморке и писал. Казалось, ангел поэзии доверился мне: «Выбор в твоих собственных руках. Если твоя песня воодушевит меня, я охраню тебя огненным мечом. Если нет — не взыщи. Моя совесть будет чиста».

Я чувствовал себя в каморке, как висящий язык в колоколе. Тронь, дерни — и колокол тотчас раззвонится.

В тишине проклевывались слова.

Послышался стук в дверь согнутым пальцем.

Тишина раздробилась об пол, словно ртуть разбитого градусника.

«Опасность. Друг хочет предупредить». Я оттянул задвижку.

Появляется женщина. Похоже — попрошайка. Это не в новинку. В паузах между смертью и смертью, когда царствует голод во всем своем костлявом величии, толпы нищих ползут по улицам, как распухшая саранча. Но эта попрошайка поразила своим нарядом: летняя соломенная шляпа типа панамы, украшенная засушенной земляникой; старомодный длинный кринолин — радуга из ветоши; сбоку — торба; с шеи свисает на нитке черного бисера бинокль, отделанный слоновой костью; а носки лакированных туфель — два лоснящихся ворона с раскрытыми кроваво-красными клювами.

Я ни о чем ее не спросил, лишь протянул ломтик хлеба, заплесневелый по краям.

Она шагнула ко мне, взяла хлеб, положила на стол, а затем — кукушечьим голосом:

— Если я не ошибаюсь, вы — тот самый человек, и в таком случае я хлеб не возьму.

— Можете присесть, тетенька, вам будет удобней. А хлеб? Да, зацвел. Но, честное слово, другого у меня; нет. Еще доживем есть халу.

И я указываю женщине на единственный табурет, а сам устраиваюсь на столике, напротив нее.

— Ой, я, право, не это имела в виду, — подхватывает она жестом балерины кринолин, чтобы не измять, и садится на табурет. — Позвольте спросить об одной мелочи?

— О мелочи, так о мелочи, тетенька. Со мною можно без --">