Малькольм Стэнли Брэдбери - В Эрмитаж!

галльскую философию. Но быстрей всего долетит весть до Потсдама, где король Фридрих, король-философ, почувствует себя глубоко оскорбленным, отшвырнет флейту и даст волю поистине королевской ярости. Разве не являются все философы, да и все государства, его, Фридриха, личной собственностью?! Voilà trahison des clercs^[3].

В разукрашенных коридорах Эрмитажа все, буквально все, наперебой ищут общества Философа. Лишь царица заставляет себя ждать. Но такое уж это событие, свадьба, — шумное, многолюдное, хлопотливое; даже свадьба нелюбимого, постылого сына, от которого она сперва думала избавиться, как избавилась от его якобы отца, предыдущего российского самодержца. Свадьба, во всяком случае ранга этой, — событие государственной важности и требует неукоснительного соблюдения протокола. Тут и балы, и ужины, и фейерверки, и праздничная канонада, и богослужения, и приемы — и везде она, мать жениха, должна показаться. Повсюду иностранные послы. Их всех надлежит принять, кого обласкать, а кому и пригрозить. Есть еще новая невестка, которую надо наставить в православной вере (как наставили двадцатью годами раньше саму императрицу) и разъяснить той, чей долг отныне вынашивать и рожать царей, основателей династий, ее новые обязанности. Есть и договоры, которые надлежит подписать поскорей, с утра пораньше; родственники, с которыми надлежит повидаться; новые союзы, которые должны быть заключены в извилистых переходах Эрмитажа, ибо свадебная сутолока — время пересмотра прежних соглашений. Вдобавок еще и слухи о мятеже донских казаков, нерешенная турецкая проблема, свежая партия самозванцев, по которым плачут царские темницы, плюс, и все из-за этой свадьбы, шушуканье и козни верных подданных по всему дворцу. Словом, быть великой и могущественной не всегда легко и приятно.

Но разумеется, о своем французском философе императрица не забывает: ведь она заманивала его в Петербург добрых одиннадцать лет, с тех самых пор, когда с помощью заговора, а может и двух, взошла на престол. Вообще-то, если сбросить со счетов свадьбу, время для своего приезда Философ выбрал весьма удачное. Он угодил в брешь между двумя Ночными Императорами, властителями ложа царицы. Сергей Салтыков, возможный отец курносого молодожена, давным-давно мариновался где-то в Париже или в Стокгольме. Станислав Понятовский, любезно подброшенный царице предыдущим британским послом, тоже благополучно убран с дороги: в качестве благодарности за труды ему предложили польский трон. Пылкий Григорий Орлов, некогда столь любимый любовник, который так помог ей закрепиться на престоле, со всегдашними своими бахвальством и распущенностью перешел все границы и был отослан с миром, а молчание его (Орлову ведь известны многие опасные тайны) куплено обещанием сердечной дружбы, увесистой пачкой рублей, обширными поместьями и энным количеством крестьянских душ.

Но удобный дублер его, робкий и юный Васильчиков, извлеченный из обычного источника — из числа рослых красавцев гвардейцев, показал себя отнюдь не блестяще. Последние несколько дней положили конец его недолгому взлету. «Я был содержанкой, простой содержанкой — и не более того», — уныло блеял он, шатаясь по дворцу. Изнемогающий от любви честолюбивый Григорий Потемкин во всем блеске своей славы и с единственным зрячим глазом далеко, в Турции, где ему еще несколько долгих месяцев потеть и жевать нугу. Царица почувствовала себя вдовой! Дневные часы — между тремя и шестью, часы, традиционно отведенные любви, пустовали. Но ведь она ученая дама, она живо интересуется науками и всегда мечтала иметь хоть чуть-чуть свободного времени для раздумий. И конечно, императрица просто умирает от нетерпения: так хочется ей встретиться с философом, чью библиотеку она приобрела для собственного книжного собрания.

Через неделю после прибытия нашего героя в Петербург, в пятницу, в Зимнем дворце, в Эрмитаже, дают бал-маскарад. Он все еще мучается коликами (такова, видимо, участь невских жителей), хорошо хоть портовая таможня вернула его багаж и одежду. И вот в позаимствованной у кого-то медвежьей шубе и в чьем-то парике, как всегда полный идей и энергии, идет он зимним вечером по бодрящему морозцу в бодрящий морозцем Зимний дворец. Ждут на заснеженной мостовой раззолоченные кареты и сани с нарядными кучерами, похлопывающими себя для согрева по бокам. Музыка — на любой вкус, французская, австрийская, немецкая, итальянская, — льется --">