Марина Голубицкая - Вот и вся любовь

недопустимо. Но если бы я когда–нибудь решился на это, то я, как обычно, написал бы о «моей», известной только мне, рассматриваемой сквозь мою призму Елене Николаевне, и в главе, посвященной чувству юмора Елены Николаевны был бы, среди прочих, следующий эпизод.

Итак, середина или конец сентября в девятом классе. Елена Николаевна задала нам первое сочинение. Сочинение — домашнее, то есть не стесненное временными рамками, в котором каждый может написать все то, что думает, не боясь цейтнота и не боясь написать незнакомое слово (под рукой — словарь). И сочинение — очень важное, ответственное, так как его результат (это все понимали) будет визитной карточкой ученика в глазах Елены Николаевны, надолго будет определять ее отношение к тебе и твоим «литературным» (и вообще, к творческим) способностям. Елена Николаевна сразу же предупредила, что кроме оценки она часто будет писать в несколько слов свое общее впечатление о сочинении, его словесную оценку.

Помню, что я выложился весь, с математической точностью рассматривая предмет со всех сторон, пытаясь не упустить ни одну черточку характера (тему сочинения я не помню, но оно было не описательным, а «характерным», мировоззренческим, позволяющим выразить свои позиции по этому и смежным вопросам), и сочинение получилось, конечно, длинным. Но одно дело «придумать» сочинение, набросать его на черновике, а совсем другое, написать его в тетради. Я, зная, какой у меня «прекрасный» почерк, переписывал сочинение несколько раз (неслыханный труд), пока не добился не очень грязного (от чернильных пальцев), не очень исчерканного исправлениями и почти каллиграфического для меня текста. В общем, я потрудился на совесть и надеялся, что «не пропадет мой скорбный труд» и даже будет вознагражден.

Не стоит описывать, как я (и все мы) ждали этой первой серьезной оценки за литературу. На последней странице стояло 5/5 и «общее впечатление» Елены Николаевны: «Смогла дочитать только до середины». Я взревел от обиды и несколько дней не мог смотреть в ее смеющуюся сторону. Ждем писем (Инна и я). Если я тебя расстроил, то прошу прощения.

Лева

74

Вот и вся любовь… Она ушла. Ногой толкая свой чемоданчик…

Говорят, Виталий похоронил ее на севере, рядом с кибуцем, где разрешают хоронить православных.

Я не знаю, увижу ли ее могилу.

Мы не поехали в Израиль. Не было смысла, и в Иерусалиме стреляли. Обстреливали Гило, тот район, где остались ее подружки–старушки и ее окно с иерусалимским пейзажем.

Страшно подумать, что есть загробная жизнь, что можно увидеть, как живут твои дети, и быть не в состоянии им помочь. Или земные беды оттуда не кажутся бедами? Если так — я хочу сидеть с ней на лавочке. Целую вечность. И пусть сердится, что я пишу о Виталике плохо. Может, ей вообще не нравится, как я пишу… Я искажаю факты — порой нечаянно, порой нарочно. И изменяю имена — почти все. Кроме ее святого имени.

Кроме ее святого имени.

--">