Александр Иванович Васинский - Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века

полезным заняты, часы ремонтируют или посуду лудят, французы вино церковное делают, итальянцы на мандолинах играют, а наши, попав в рай, небось, насупясь, жмутся в сторонке, держатся группками (вот уж точно что группками) и угрюмствуют, угрю-ю-мствуют…

Ничто в тот день не предвещало для экспедитора Коли Савушкина никаких ЧП, как, впрочем, и в другие дни: он вообще, можно сказать, был создан для жизни без происшествий и приключений. Он их боялся и избегал. Вот хоть сегодня ехал в свою контору, как всегда, на метро до «Кутузовской», в вагоне все скучные и мрачные, кто-то досыпал, на «Багратионовской» в вагон вошел какой-то ухарь и противным, неуместнободрым и даже издевательским для такого раннего часа голосом вдруг прямо в дверях громко прокричал:

— Здравствуйте, товарищи!

Напугал всех. О, какая ненависть к нему вспыхнула у людей! Вдобавок было это в день, когда в метро повысили плату за проезд. Коля Савушкин тоже вжался в спинку сиденья, он всегда побаивался этих поддатых остряков, подозрительных, с утра веселых, по которым сразу было видно, что едут от бабы…

Не успел этот артист затихнуть (а, войдя в вагон, он сразу опустился на свободное место у двери, голову на грудь уронил, всхрапнул), как вдруг на «Филях» очнулся, вынул из бокового кармана банку джина в смеси с тоником, сорвал железное кольцо, словно чеку из гранаты выдернул, запрокинул голову, сделал громадный глоток, обвел салон захмелевшим свирепым взглядом. Лицо его перекосилось. Он вдруг вскочил с места, резко, агрессивно прокричал какое-то полузнакомое слово:

— Солпадеин! Солпадеин!! Если эта боль…

Все опять оцепенели, а он вдруг посреди фразы сник, не выдержав градуса первоначально заданной свирепости, и закончил втемяшевшуюся ему телерекламу болеутоляющего голосом тихим, обессиленным, даже, я бы сказал, кротким и безнадежным:

_ —…Если, говорю, боль заявит о себе, то вы ей, слышите вы меня? вы ей, чувырле криворотой, нанесите ответный удар… Пожалуйста.

Двери зашипели, Коля вышел не на своей остановке.

Он обычно собирался из дома на работу загодя, с запасом. А чего дома сидеть? Жена Нина уходила в свою заводскую столовую ни свет ни заря, оставляя ему кое-какую еду на плите. Коля ел в одиночестве, складывал в полиэтиленовый пакетик объедки для собак и голубей, и — на работу.

Выйдя из метро не на своей остановке, он осмотрелся, определил направление движения, втянул воздух полной грудью, чтобы унять раздражение. До начала работы оставалось еще полчаса. Коля приостановился, подставил лицо ветерку. Апрельский воздух был уже прогрет, но как бы слоями, в нем улавливались узенькие струйки прохлады. Савушкин узнавал эти острые струйки-лезвия, эти наждачные терки ветра, он не сомневался, что они долетели сюда из-за Полярного круга, их сдуло и принесло ветром с арктических льдин и торосов, вот они, их сухие жгучие уколы, их сухие бескровные порезы, этот особый стерильный, убивающий все микробы, чистоплотный полярный холод, привет это ему персональный был с Севера, где он служил давно, еще при маршале Устинове, на подлодке.

Коля любил думать о своей флотской службе, и сейчас его лицо, ловя эти льдистые пощипывающие приветы, отдавалось воспоминанию об аварийном всплытии у полюса. Да, толщина льда там была критическая, страшно было представить, как они пробили, точнее — пропороли, продавили корпусом этот ледовый бетон. Уж этого Коля никогда не забудет — всплыли они под звездами посреди черной полыньи, треск титанового корпуса, потоки воды, сирена тревоги, кто мог, вылез с перепугу наружу, все чумные, в мокрых робах, с мокрыми лицами и волосами, и робы вмиг стали твердыми, как скафандры, да еще мичман Мамедов поскользнулся и съехал по корпусу, как с ледяной горки, вниз, в черное месиво из воды, льда и снега, его достали, и он лежал как обугленная рыба, и потом капитан загнал всех вниз устранять течь…

Автомобильный гудок вернул Колю в реальность. Он, оказывается, уже шел по Кутузовскому проспекту в сторону Поклонной горы.

Не знаю, как вы, господа, а я люблю эти ранние числа апреля в городе, когда светать уже начинает быстро, без недавней мглистой раскачки, когда первые дожди смывают зимнюю отупелость, и земля во дворах и скверах набухает и вспучивается особой весенней грязью, чистой, неотталкивающей, как пеленки младенца. Как не любить это время в природе? I Все кругом едва намечающееся, неразвитое, точно девочка-подросток в --">