Роальд Даль - Nunc dimittis (Ныне отпущаеши)

то, как она это сделала, заставило меня предположить — сам не знаю почему, что она почувствовала себя оскорбленной и теперь готовилась предпринять какие-то действия. Наступило молчание. Я выжидал, ощущая неловкость, и, поскольку не знал, о чем еще говорить, стал делать вид, будто чрезвычайно увлечен курением, сигары, — внимательно рассматривал пепел и нарочито медленно пускал дым к потолку. Она, однако, молчала. Что-то меня стало раздражать в этой особе — может, то был злобно-мечтательный вид, который она напустила на себя, — и мне захотелось тотчас же встать и уйти. Когда она снова посмотрела на меня, я увидел, что она хитро мне улыбается этими своими погребенными глазками, но вот рот — о, опять мне вспомнился лосось! — был совершенно неподвижен.

— Лайонель, мне кажется, я должна открыть тебе один секрет.

— Извини, Глэдис, но мне правда пора.

— Не пугайся, Лайонель. Я не стану смущать тебя. Ты вдруг так испугался.

— Я не очень-то смыслю в секретах.

— Я вот сейчас о чем подумала, — продолжала она. — Ты так хорошо разбираешься в картинах, что это должно заинтересовать тебя.

Она совсем не двигалась, лишь пальцы ее все время шевелились. Она без конца крутила ими, и они были похожи на клубок маленьких белых змей, извивающихся у нее на коленях.

— Так ты не хочешь, чтобы я открыла тебе секрет, Лайонель?

— Ты же знаешь, дело не в этом. Просто уже ужасно поздно…

— Это, наверно, самый большой секрет в Лондоне. Женский секрет. Полагаю, в него посвящены — дай-ка подумать — в общей сложности тридцать или сорок женщин. И ни одного мужчины. Кроме него, разумеется, Джона Ройдена.

Мне не очень-то хотелось, чтобы она продолжала, поэтому я промолчал.

— Но сначала пообещай мне, пообещай, что ты ни единой живой душе ничего не расскажешь.

— Бог с тобой!

— Так ты обещаешь, Лайонель?

— Да, Глэдис, хорошо, обещаю.

— Вот и отлично! Тогда слушай. — Она взяла стакан с бренди и удобно устроилась в углу дивана. — Полагаю, тебе известно, что Джон Ройден рисует только женщин?

— Этого я не знал.

— И притом женщина всегда либо стоит, либо сидит, как я вон там, то есть он рисует ее с ног до головы. А теперь посмотри внимательно на картину, Лайонель. Видишь, как замечательно нарисовано платье?

— Ну и что?

— Пойди и посмотри поближе, прошу тебя. Я неохотно поднялся, подошел к портрету и внимательно на него посмотрел. К своему удивлению, я увидел, что краска на платье была наложена таким толстым слоем, что буквально выпячивалась. Это был прием, по-своему довольно эффектный, но не слишком уж оригинальный и для художника несложный.

— Видишь? — спросила она. — Краска на платье лежит толстым слоем, не правда ли?

— Да.

— Между тем за этим кое-что скрывается, Лайонель. Думаю, будет лучше, если я опишу тебе все, что случилось в самый первый раз, когда я пришла к нему на сеанс.

«Ну и зануда же она, — подумал я. — Как бы мне улизнуть?»

— Это было примерно год назад, и я помню, какое волнение я испытывала оттого, что мне предстоит побывать в студии великого художника. Я облачилась во все новое от Нормана Хартнелла, специально напялила красную шляпку и отправилась к нему. Мистер Ройден встретил меня у дверей и, разумеется, просто покорил меня. У него бородка клинышком и пронизывающие голубые глаза, и на нем был черный бархатный пиджак. Студия у него огромная, с бархатными диванами красного цвета и обитыми бархатом стульями — он обожает бархат — и с бархатными занавесками и даже бархатным ковром на полу. Он усадил меня, предложил выпить и тотчас же приступил к делу. Рисует он не так, как другие художники. По его мнению, чтобы достичь совершенства пря изображении женской фигуры, существует только один-единственный способ, и пусть меня не шокирует, когда я услышу, в чем он состоит. «Не думаю, что меня это шокирует, мистер Ройден», — сказала я ему. «Я тоже так не думаю», — отвечал он. У него просто великолепные белые зубы, и, когда он улыбается, они как бы светятся в бороде. «Дело, видите ли, вот в чем, — продолжал он. — Посмотрите на любую картину, изображающую. женщину — все равно кто ее написал, — и вы увидите, что, хотя платье и хорошо нарисовано, тем не менее возникает впечатление чего-то искусственного, некой ровности, будто платье накинуто на бревно. И знаете, почему кажется?» — «Нет, мистер Ройден, не знаю». «Потому что сами художники не знают, что под ним».

Глэдис Понсонби умолкла, --">