Николай Константинович Боков - Пик Доротеи

знаменитый монумент и памятник швейцарским наемникам. Солдатам отличным: небольшой их отряд стоил — как в моральном, так и в финансовом выражении — полка любой другой европейской армии.

Лев памятника умирает от копья, вонзившегося ему предательски в бок.

Солдатский оклад и стал капиталом первоначальным капитана Штеттера, — кстати, дальнего родственника и музыканта Грегора Меклера, о котором скоро пойдет речь. К скромной сумме прибавились по прошествии времени виноградники, пастбища, маслобойни, обувные фабрики, отели, выборные должности и банки.

Сам Вагнер бросил на его внучатого дядю благосклонный взгляд, точнее, на племянницу дяди, но композитора отбил другой меценат, знаменитый и утонченный. Теперь Лео — потомок-рантье — посвящал себя всецело культуре: организации фестиваля комиксов, разведению лошадей и изучению русского языка, начатому после первого спутника, но не доведенному до конца, поскольку впоследствии из-за спутника — веселый бип-бип — показался жестокий гулаг.

Обменявшись координатами, они простились.

6

Звонок Клауса Лео не влиял, конечно, на приезд Доротеи (как пишут в местной газете «Голос Улицы», рассказывая подлинные истории, имя персоны изменено). Их зимнее знакомство и последовавшее развитие показалось удачным. Приглашение Клауса она приняла с естественностью, с удовольствием, — оно угадывалась за ее сдержанностью.

Доротея вообще не склонна была обнаруживать чувства; по некоторым жестам Клаус только догадывался о ее мягкости, ранимости и доброте. И если он не сразу распознал сердечность Доротеи (имя персоны изменено), то потому, что и выражение ее чувств отличалось значительно от обычного. Она показалась ему несколько бесчувственной, хотя ведь ее неторопливость могла означать всего лишь ее независимость от навязанной кинематографом поверхностной выразительности.

Едва они вошли в дом, вкатив ее чемодан на колесиках, как хлынул ливень. Их охватила радость удачи избежавших опасности, а удар молнии и грома сблизил их окончательно: Доротея прижалась к его груди. Она не препятствовала ему увлечь ее в кухню, потом и в салон, однако тактично уклонилась от немедленного осмотра спальни.

В конце концов, Доротея поддалась на его уловки, — Клаус звал ее полюбоваться из окна второго этажа видом на озеро и на гору, на которую взошел 235 лет тому назад великий Гете и сочинил знаменитое стихотворение русского поэта Лермонтова, «Горные вершины спят во тьме ночной» (Uber allen Gipfeln ist Ruh’…)

Она уступала, но сдерживала его порывы, подчиняя своему ритму, своей неторопливости. Достигнув Евиной рощи, он ощутил влажность и приятное гостеприимство… (не слишком ли откровенно… если он решится обнародовать эти странички, то не лучше ли показать их сначала Доротее?)

Что-то заставляет тут задернуть занавеску, — интимное человека сопротивляется излишнему освещению, требуя освящения темнотой, без чего невозможно творение нового человека.

Право, не хочется уходить… слышны возгласы, протесты стыдливости, смех, стоны и нет, значащие да. Бушевавшая за окном гроза, потоки воды, обрушившиеся на крышу, белый блеск молний усиливал их отрезанность от мира, подчеркивал уют сухого теплого места человеческой встречи.

7

Порыв ветра разметал листки этой повести по лужайке, среди пасущихся овец, — ее арендовал для своего небольшого стада соседский фермер Бруно. Вмешательство стихии воздуха, презирающей порядок повествования! Автор поспешно пролез на лужайку под проволоку (без колючек: отметим эту фундаментальную для прошедшего века деталь), чтобы собрать первые шесть глав. Овцы, встревоженные вторжением Клауса на их территорию, жалобно блея, гурьбой побежали в дальний угол.

Доротея смотрела — а впрочем, ее глаз он не видел за черными блестящими очками. Голову она поворачивала. Один листок залетел в чашу фонтана с водой, затянутой ряской, и окрасился в зеленоватый цвет.

Доротея не любит, думалось ему, нарочитой небрежности современной женщины в одежде, обязательно показывающей тесемки и резинки, соблазняя tous azimuts (всех и вся).

Однако в самом ее облике ничто не звало вожделеть. Ее эротическое копилось иначе: в молчании, в неторопливости жестов, в беззаботности, в непривязанности к месту и человеку. Присвоив тонкую руку ее, хотелось ей любоваться, --">