Александр Андреевич Добровинский - Добровинская галерея. Второй сезон (сборник)

«У нас нет шлимазала, товарищ Липкин. У нас есть Цедрейтер, Сема Цедрейтер, – проблеял трясущийся главврач. – Он старейший доктор в городе. Работал акушером еще при Александре Третьем. Ему всего девяносто два. Пару дней назад Семена Шмуллейбовича хватил удар. С тех пор он в коме. Лучшей кандидатуры вам во всей Одессе не найти!»

«Зер гит [очень хорошо]! – ответил товарищ Липкин. И уже по-русски громко добавил: – Он у нас быстро заговорит!»

Рентгенолог Мира – внучка дяди Семы, которая успела забеременеть, но еще не торопилась выйти замуж, охнула и начала рожать в присутствии всех потенциальных подозреваемых отцов – работников больницы. (Ах, эти ночные дежурства…) Так и появился на свет Семенчик, которого назвали в честь прадедушки – спасителя одесских врачей.

…Я предполагал, что из Цедрейтера охотник, как из козьих фекалий рулет с маком, но посмотреть на это было безумно интересно. Кроме того, я никогда в жизни не охотился, разве что на комаров и мух. И согласился.

…От саратовского аэропорта мы ехали куда-то в глушь, если, конечно, считать Саратов за центр мироздания. Через два часа уникальной тряски в джипе водитель меня успокоил, сказав, что сейчас зима и «колдожопины захерачены снегом по самое ё-моё и поэтому трясет меньше по сравнению с летом». На улице было минус двадцать пять, и назавтра обещали похолодание. Доктор Рони Анусович (когда-то просто Арон) сказал, что ни на какую охоту он не пойдет, будет греться дома, а кроме того, родители его вывезли мальчиком из Бухары, когда ему было десять, и снег он видел только на репродукции картины «Эмиграция Суворова в швейцарские Альпы», которая по странному стечению обстоятельств висела у папы в кабинете.

Еще через час мы прибыли в некое охотхозяйство.

Местная знать еще толком не поняла, что израильтяне будут инвестировать в проект только свое «хау-ноу», и поэтому решила до переговоров погулять по-крупному.

Вечером, как и было положено, начался маркетинговый заход. Принимающая сторона рассказала, что мы находимся в любимом охотничьем заповеднике Леонида Брежнева и сюда просится на пару дней Билл Гейтс, но на фиг он здесь кому нужен… До этого меня обычно кормили рассказами про английскую королеву, которая ест только алтайский мед, курит исключительно отечественные сигареты «Прима» и, ни с кем не делясь, тоннами хавает мумие на зависть всему Букингемскому дворцу. В рекламных раскладах Брежнев и Гейтс выглядели нововведением.

Израильтяне с олигархами накатили еще. Я, как человек мало пьющий, наслаждался чаем с чабрецом. В это время в гостиную вошел здоровый мужик в юбке, топлес, но с фетровой панамой на голове, и заявил, что баня готова. Иностранцы попросили полчаса на переодевание и отдых, затем, поддерживая друг друга, разошлись по своим комнатам. Меня категорично послали в баню. Пришлось идти.

В парной, лежа навзничь на скамейке, я прикрыл одной рукой сердце, а другой – «живность», и нешотландский мужик в юбке начал обрабатывать меня остатком березы. Потом заставил перевернуться на живот, мордой в холодный веник, и начал снова. Видно, решил все-таки добить.

Через 15–20 минут у парня, по-моему, начали плавиться золотые зубные коронки. Очевидно, это было сигналом к выкидышу моего тела из бани в сугроб, где я аккуратно растапливал снег в радиусе пять метров от самого себя. Тут кто-то заботливо укутал меня махровым халатом с печатью «Дом отдыха “Красный Кавалерист” – 1939 г.», и я попал в какую-то комнату, за стол с чаем, медом, сушками и почему-то пивом с водкой и черемшой.

Еще минут через сорок-пятьдесят наконец появились точные, как швейцарские часы, израильтяне, и мы переползли в предбанник.

Почти шотландец решил совместить мой второй заход с их первым, предложив всем намазаться медом. Роня, который в голом виде напоминал шерстяным покровом кавказскую овчарку, начал делать попытки намазать себя янтарной тягучкой. Пять минут спустя доктор смахивал на стриженного клочками облезлого пуделя, когда протянул мне банку, из которой торчала деревянная палочка: «Хочешь попробовать?» Так как содержимое банки благодаря арончиковой эпиляции представляло собой мохеровый шарф, на который вылили чуть-чуть меда, мне пришлось ответить уклончиво: «Спасибо, я лучше попозже, с чаем…»