Мария Витальевна Елифёрова - Страшная Эдда

— Теперь можешь сесть. Там уже ничего нет.

Хёгни приподнялся. Не в состоянии пересилить любопытство, он тут же опустил глаза. Грудь его была совершенно чистой, без единой царапины.

— Но ты же мне что-то запихнула в грудь, — обратился он к девушке. — Что это было?

— Нужно же было сделать тебе новое сердце, — невозмутимо ответила Хильда, ставя на огонь большой чугунный котёл.

— Серебряное?!

— А что, — через плечо бросила Хильда, ворошившая угли, — износа оно не знает, выковано на целую вечность.

Хёгни охватила тревога. Он подскочил и сел на своём каменном ложе.

— Но оно же не настоящее, — облизав губы, проговорил он. — А я с ним — настоящий?

Он вспомнил, из-за чего он попал сюда. Всю историю, от начала и до конца.

— Это серебряное сердце… оно может любить?

Хильда резко выпрямилась и вытерла руки о рубаху.

— Дураком ты был, дураком и останешься, — сказала она, — воскрешение ума не прибавляет. Любовь не в сердце, она в душе. А душа у тебя прежняя.

Хёгни почувствовал, что краснеет. Он знал, почему. Но стоило ли говорить это Хильде?

— У меня был друг там, в Мидгарде, — признался он. Хильда взглянула на него.

— Знаю. Ты его предал и убил собственными руками. Теперь ты хочешь попросить у него прощения.

— Я его увижу? — взволнованно воскликнул Хёгни. Возможно ли это? Неужели он здесь?

— Увидишь, — улыбнулась Хильда.

— Когда?!

— Не подскакивай как угорелый, — хмыкнула Хильда, — здесь никто никуда не торопится. У вас будет ещё целая вечность. А пока тебя нужно привести в порядок.

— А душа тогда где? — Хёгни задумался над вопросом, которым никогда раньше не задавался. — В печени?

— Ещё одно глупое поверье, — пожала плечами Хильда. — Если ты думаешь, что печень у тебя та же самая…

— Как?

Только теперь Хёгни, разглядывая себя, понял, что его смутно тревожило с того момента, как он приподнялся и опустил взгляд вниз. Это тело, полулежавшее на нагретом камне, было не вполне его. То есть оно походило на его тело: можно было узнать его крепкую грудь, длинные руки и даже родинку возле левого колена. Но кое-что изменилось, и существенно. Новый Хёгни был тоньше в поясе, ноги у него были стройнее, а кожа стала неправдоподобно белой и гладкой и как будто отливала золотом. При жизни в своём поселении Хёгни вовсе не считался дурно сложенным (пока не появился Сигурд). Но прежний его облик не шёл ни в какое сравнение с тем, что он увидел сейчас.

— Это же не я, — пробормотал он, ощупывая свои руки и ноги. Хильда снова засмеялась.

— Тебе что, не нравится?

— Нравится, — выпалил Хёгни, потом снова растерялся: — Так это моё тело или не моё?

— Твоё, конечно, только новое. Твоё старое тело сгорело в погребальном костре. Или ты не знаешь, что происходит с трупами?

— Знаю, — буркнул Хёгни. Мысль о том, что произошло с его прежней оболочкой, не доставила ему удовольствия. — Ну а душа? Где она у меня теперь?

— Везде и нигде, — ответила Хильда, помешивая в котле. — Объяснять это, наверное, не имеет смысла. Если ты ещё не понял, что твоё теперешнее тело — не то, что было у тебя раньше, то посмотри сюда.

Она подала ему круглое серебряное зеркало. Тут только Хёгни осознал, что ещё не видел своего лица. И оно было там. Его лицо. Безусловно его, но неузнаваемо красивое. Черты его приобрели чеканность узора на металле, обветренные щёки посветлели и разгладились, исчез рубец от ожога, полученного ещё в детстве. Глаза, ещё недавно серые, теперь сияли серебром, удваивая блеск полированного зеркала. У Хёгни всегда были плохие волосы, это был его главный изъян — тусклые и слабые, они рано поредели, и он смазывал их маслом и заплетал в косы, чтобы придать им сносный вид. Но у отражения в зеркале на голове лежал целый ворох светлых, как лён, кудрей, не заплетённых и спускавшихся на плечи. Хёгни невольно провёл рукой по голове. Зеркало его не обманывало. Он обратил внимание, что у отражения не было серёг в ушах. Он тронул пальцами мочки — они не были даже проколоты. Впрочем, он не особенно пожалел о серьгах — ведь они были сделаны из того злополучного золота, с которого всё и началось. Но что с ним произошло? Помолодел он или нет? Ему было двадцать шесть, когда он навсегда оставил Мидгард; тот, в зеркале, не выглядел мальчишкой — у него остались те же длинные усы, высокие скулы и твёрдый подбородок, но какая бритва сделала этот подбородок настолько гладким? Ему не могло быть --">