Николай Викторович Горнов - Общество мертвых пилотов

и бетона. Вокруг трехметровые бетонные стены, выкрашенные в унылый серый цвет. Кричи, не кричи – абсолютно бесполезно. Все, что было до этой секунды, осталось в другой жизни. И в такие мгновения Грише с особенной ясностью представлялись средневековые склепы, где покойников находили совсем не в тех позах, в которых хоронили…

– «Башня» – «Семнадцатому», подтвердите готовность к взлету.

– «Башня», я – «Семнадцатый». Готовность к взлету подтверждаю, – бодро отрапортовал Беляков.

Сердце понеслось в галоп. Ладони в перчатках мгновенно вспотели…

– «Башня» – «Семнадцатому». Взлет разрешаю.

– «Семнадцатый» – «Башне». Вас понял. Взлетаю!

Штурвал на себя. Легкий гул генератора переходит в вой. Еще секунда. И еще… Что же так тянется время?

Щелчок автопилота. По телу прокатывается первая взлетная волна. Пальцы ног начинает сводить судорогой. Беляков быстро зажмуривается и начинает проваливаться в пугающее Ничто.

* * *

Тела как будто нет…

Вообще ничего нет…

Даже времени…

Объяснить, как это, когда ничего нет – практически невозможно. Беляков много раз пытался записать свои ощущения словами. Из любопытства, конечно. Но ничего у него не получилось. Две тетради исписал, измучился, но так и не нашел подходящих слов. Первое, что приходило в голову, – смерть. Но Грише, по трезвому размышлению, подобная аналогия пришлась не по душе. Во-первых, он еще ни разу не умирал, поэтому не мог точно знать, как приходит смерть. Во-вторых, мысли о смерти пилоту-высотнику были совсем некстати. И Гриша старался гнать их подальше…

Когда появляется время, то начинаешь осознавать тело. Оно пока еще невесомо. Его еще не ощущаешь, но уже понимаешь, что оно есть. А потом приходят темнота и тошнота. Уже чувствуются руки и ноги. Ими уже можно двигать. Правда, медленно и с трудом, словно плаваешь в парафине. И так продолжается неизвестно сколько. Множество долгих секунд. Или минут. Или часов. Точно определить невозможно.

А потом приходит паника…

Впрочем, опытный пилот с паникой справляется довольно быстро. Еще до того, как на горизонте разгорается светлая точка. Потом, свет становится все ярче. И вот он уже такой яркий, что глаза начинают слезиться, ты почти слепнешь, но ослепнуть на самом деле не успеваешь. Буквально в тот же миг весь мир словно выворачивается наизнанку, и ревущим водопадом обрушиваются на тебя и цвета, и звуки, и запахи. Значит, взлетный коридор остался позади. Пилот поднялся на свою Высоту…

На Высоте Белякова было лето и раннее утро. Зимой он всегда тосковал по пыльной жаре, а как только скромное северное лето набирало силу, его сразу начинало тянуть к снежной прохладе сугробов. Но сейчас над расположением части все проявления разумной жизни подавлял сорокаградусный мороз, и Гриша с удовольствием вдохнул остатки душной ночи пополам с терпким запахом выгоревшей на солнце травы. В узком проходе между старыми корпусами университета новое здание аспирантского общежития. Он тихо проскочил мимо заснувшего на вахте студента и поднялся к себе на второй этаж. Привычно поддал коленом по хлипкой двери, с хрустом провернул ключ и по хозяйски оглядел двенадцать квадратных метров казенной жилплощади.

Не разбежишься, конечно, но самые необходимые вещи поместились. Имелись в наличии и скрипучая кровать, и тумбочка без дверцы, и кургузый письменный стол, и самодельная вешалка из деревянного бруска, и чемодан под кроватью, заменявший книжный шкаф. А главное, что всему этому великолепию Беляков был единоличным хозяином. Студентом ему приходилось жить и в худших условиях, где почти в такой же маленькой комнатке четверо ютились официально, а еще один – нелегально, скрываясь от коменданта в шкафу.

Один такой после отчисления из института ухитрился прожить в Гришиной комнате почти год. Был он, правда, тих и беззлобен, совершенно не приспособлен к реальной жизни, и у сердобольных сокурсников просто рука не поднималась его прогнать. Да и куда? В родные Апатиты? Отец, по его словам, не перенес бы такого позора. Звали нелегала, кажется, Вовой, и найти другой угол он тоже не мог. По определению. Его даже в дворники не брали. Так и дрожал Вова целыми днями в шкафу, в ожидании регулярных комендантских налетов, а выползал из убежища исключительно по ночам. Обитатели общаги знали, что ночью Вова выходит на поиски пищи, поэтому открывать ему двери не спешили. Бывало, что часов до пяти утра бродил Вова по коридорам, --">