Роберт Музиль - Малая проза

восприятия цвета.

Точность мышления, "инженерный" склад ума были гордостью Музиля, поддерживали в нем честолюбивое сознание превосходства над своими собратьями по перу. К модным писателям-декадентам конца века - Д'Аннунцио, Гюисмансу, Пшибышевскому - Музиль строг, его настораживает их "мания психологизирования", "все эти изыски и нюансы"; он с недоверием относится к расплывчатым рассуждениям о "духе", "душе", "чувстве", распространившимся в это время в противовес натуралистическим и позитивистским теориям; позже он столь же раздраженно отреагирует на взвинченно-патетические декларации экспрессионистов.

Но в "математичсеской" этой натуре с самого начала действует и другая, противонаправленная сила - тяга к поэзии. С восемнадцати лет Музиль записывает в дневник наброски литературных сочинений. Правда, герой его получает название "мсье вивисектор". Интересующий Музиля тип человека прежде всего "расчленитель душ", "грядущий человек мозга", "ученый, рассматривающий собственный организм в микроскоп". Но в этих записях юного "вивисектора" слышны и совсем иные, лирические, даже патетические тона; уже здесь намечается одна из главных проблем всего будущего творчества Музиля соединение "математики" с поэзией, ratio с intuitio. Его идеал - цельность мироощущения и бытия, полнота осуществления всех - и рациональных, и эмоциональных - возможностей человека. Ныне, полагает он, оба эти принципа в жизни человека и общества разошлись; рационализм в его современном, банализированном толковании ведет к бездушной механистичности и морали голого практицизма, а сфера эмоционального стала полем беспредметных, ни к чему не обязывающих "возвышенных" умствований. Человек лишился всех опор. Где та мера, которую необходимо соблюсти для каждого из обоих принципов, чтобы они, соединившись, дали желанную цельность и полноту? Задача мыслится именно как опыт, и, фанатик чистоты эксперимента, Музиль жаждет пробиться к беспримесным, как бы дистиллированным формам обоих компонентов.

Это стремление придало классической дилемме "разум - чувство" в музилевском варианте особую напряженность и остроту: чем "чище" мыслятся оба принципа, тем глубже обозначивается пропасть между ними - и тем непосильней задача их свести! Возникает роковой круг, обрекающий писателя на все новые мучительные для него антиномии. Стремясь очистить принцип разума от аморфных, липких наслоений субъективизма fin de siecle, Музиль апеллирует к традициям Просвещения - к традициям последовательного рационализма. Мечтая о столь же изначальной незамутненности чувственного принципа, он обращается за поддержкой к самым радикальным иррационалистическим системам прошлого вплоть до учений мистиков. Вивисектор и визионер, трезвый аналитик и опьяненный экстатик - таким поочередно и одновременно предстает Музиль в своих произведениях.

Именно этому сочетанию художественный мир Музиля обязан особым, неповторимым колоритом стиля, специфически музилевской атмосферой головокружительной интеллектуальной авантюры. Музиль сам однажды сказал о своем интересе к "мистике яви"; не менее захватывающи и его попытки представить реальным, явственным состояние мистической озаренности души, остановить и "расчислить" механику экстаза.

Вообще на уровне стиля Музилю как раз удается впечатляющий синтез обоих начал, особенно при изображении рациональной стороны человеческого сознания. Абстрактное умозаключение сплошь и рядом предстает у него не как простое развитие идеи, а как ее приключение; идеи здесь - персонажи, герои, их взаимоотношения "сюжетны" - силлогизмы превращаются в притчи.

Но Музиля волнует проблема не только стилистическая, но и экзистенциальная. Одно дело - как рассказать о заботах современного человека, а другое дело - как их разрешить. Противоречия, сколь бы блистательно они ни были выражены словесно, остаются противоречиями в сфере реального бытия, в сфере поведения, этики. И достоинство Музиля в том, что он не обманывается относительно границ эстетики и этики. Великий художественный дар давал ему возможность эффектно запечатлеть status quo, и мысль об искусстве как "лишь средстве для стимуляции личности", для "заполнения мертвых часов жизни" с самого начала взвешивалась им; в его долгой, до самой смерти, работе над главным романом отчасти отразилось и это настроение.

Но одна магия слов все-таки не приносила Музилю удовлетворения, равно как и сам принцип --">