Ханс Хенни Янн - Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

текста, но стоят после дополнительных документов — письма к умершей матери и «копии протокола», — тоща как составитель свидетельства был убит на несколько месяцев раньше, чем был составлен протокол. И наконец, хотя в конце протокола отведено «место для печати», никакой печати там нет.

Разгадка, как мне кажется, скрывается в ранних текстах Янна. В драматическом фрагменте «Той книги первый и последний лист» мастер Ханс беседует с двумя своими персонажами или двойниками (см. выше, с. 754, коммент. к с. 487). Из беседы следует, что эти трое воспринимают себя как некое единство, но существуют в какой-то сновидческой сфере и что один из них может убить кого-то из двух других ради получения знания (Угрино и Инграбания, с. 262–263 и 274; курсив мой. — Т. Б.):

Ханс. Наши сновидения обмеривали земли других людей. Мы, может, тоже грезили, что умрем или сойдем с ума, — но были сохранены для чего-то иного. Мы не сделали последнего вывода из проблемы сладострастия или неисцелимого страдания. Антихристу приходится долго терзать нас, постепенно уничтожать нашу веру, ломать силу сопротивления — и только потом он передает нас, уже разодранных в клочья, духам болезни и разложения. Мы должны будем погибнуть, если не победим… Но победа останется за нами. Бог уже стал для нас глиной, отданной в наши руки: наши слезы формуют его, наш смех моделирует, судорога наших ладоней убивает его застывший контур.

Мы пока еще должны жить, и этот жизненный путь не закончится, не изменится, пока один из нас не умрет; тогда мы соберемся вокруг его хладного тела, постоим в темноте и подумаем о своей любви… <…>

Я перестану писать драмы, которые развлекают. Я пойду по улицам и буду говорить с людьми. Я буду сопровождать каждого до перекрестка, где навстречу выйдет другой человек, и потом начну говорить с тем: я буду к нему принюхиваться, присматриваться. <…> Закончить с этим я намереваюсь только тогда, когда кто-нибудь умрет под моими руками. <…> И те познания, которые я извлеку из случившегося, я запишу, пусть даже это будет один лист, одно положение из большой книги закона, который после столь длительного периода, потраченного без всяких усилий, наконец следует сформулировать, — закона о нашем теле.

Лишь так (послушайте, я снова прихожу к этому выводу!) мы еще можем приблизиться к пониманию того, какой закон — безошибочным и совершенным образом — управляет миром, который принадлежит нам и всем прочим тварям…

Все это не так уж отличается от истории убийства Хорна: ведь и Аякс, когда в «Эпилоге» он знакомится с сыном Хорна Николаем, представляется как Тутайн и, похоже, ничего не помнит о недавнем убийстве: таким образом, история Хорна может повториться сначала, но теперь она произойдет с его сыном (который тоже хочет стать композитором).

Янн создает свой вариант мифа об умирающем и воскресающем боге, но это юнгианский миф — миф о «превращении того, что во мне смертно, в то, что бессмертно» (См. Деревянный корабль, с. 475). Можно сказать и так: миф о бесконечных странствиях бессмертного персонажа (или бессмертных близнецов) Тутайна/Аякса, который, если попытаться обобщить сказанное Янном, представляет собой олицетворение совокупных архетипических представлений о божественном. Компактный символ этой идеи у Янна — тот самый «зеленый алмаз», который предлагает Хорну Аякс. Юнг описывает подобный камень, «камень самости», когда разбирает важную для исламского мистицизма легенду о Хадире, «Зеленом» (Душа и миф, с. 272–286).

В «Эпилоге» же незримый для других необычный камень станет знаком избранничества: для его обладателя «чувства, тоскования, отвергнутые предложения счастья <…> будут становиться зримыми <…> — хотя и останутся недостижимыми фантомами» (Epilog, S. 374).

(обратно)
--">