Наум Ним - Юби: роман

повыше, пытаясь углядеть что-то за расстегнутыми по случаю жары верхними пуговками белого халата.

Эта работа на кухне была почти ежедневная добровольная повинность Угуча, а когда пару недель назад теть-Оля неожиданно прислонилась к нему жарким бедром и засмеялась: «Ого, да у тебя уже и женилка выросла», Угуч сразу понял, что после школы первым делом поженится на ней, и они будут каждый день хозяйничать на этой кухне как им только вздумается.

Угуч даже впервые посожалел, что дважды оставался на второй год, а мог бы окончить школу на пару лет раньше и тут же пожениться на теть-Оле, а теперь жди еще целую вечность…

Добровольным помощником на кухне Угуч стал не из-за бескорыстного обожания теть-Оли. Надоумил его на это дело Дмитрий Степанович, школьный завхоз и неутомимый организатор всяких массовых работ по поддержанию вверенного ему хозяйства – от покосов всего, что растет, до покрасов всего, что гниет. Где-то на этих трудовых праздниках он и заприметил сильного и ловкого Угуча.

– Табе эта вся учеба без патрэбы, – наставлял завхоз малолетнего тезку. – Это пущай те, у кого голова крепкая… Оне по училищам пристроятся и как-то проживут. А те, мил-друг, один путь отседа – в дурку. Вот и надо те заране о себе похлопотать. Там помогай, тут помогай, глядишь – к тебе и привыкнут, а когда школу закончишь, тебя и оставят работать в помощь другим… А не то – в дурку, а там, мил-друг, не сахар… Ой, не сахар…

Может, завхоз шутил, а может, хотел часть своих забот переложить на крепкого паренька и в полный мах предаваться безмятежной праздности, изредка выговаривая малосообразительному работнику за нерадивость скрипучим директорским говорком. А может, Дмитрий Степаныч на полном серьезе учил Угуча уму-разуму, по-своему беспокоясь о его будущем, которое все эти школьные педагоги, конечно же, обеспечить не смогут.

В любом случае завхозовы слова нашли благодарного слушателя. Угуч очень даже хорошо знал, что дурка – не сахар. Позапрошлой зимой кто-то умыкнул из столовой трехлитровую банку сахарного песка, а ночью обнаружилось, что вся Угучева рожа перепачкана прилипшими сахарными крупинками.

Упекли его в психушку на все зимние каникулы, и, вдосталь натерпевшись да насмотревшись тамошних порядков, Угуч понял, что жизнь надо прожить так, чтобы быть подальше от дурки. Долго еще он просыпался в ужасе среди кромешной ночной тьмы и несколько страшных мгновений соображал, где это он лежит, а сообразив, что не в дурке, – засыпал совершенно счастливый…

Теперь Угуч изо всех своих не по возрасту недюжинных силенок помогал в хозяйственных делах огромной школы. Труженики котельной, прачечной, автомастерской, кухни и разных иных служб всегда были рады сачкануть и переложить какую-либо грязную работу на Угуча. И вот сейчас Угуч вдруг сообразил, что раз его все равно считают убогим и недоумком, то хоть разбейся в лепешку, а все без толку. А коли так, кто ж его оставит в работниках после школы?.. И разве теть-Оль поженится с ним, если тоже считает его убогим?..

Славно распланированная будущая жизнь рушилась в прах…

* * *

Правда, были у Угуча и другие варианты обустройства будущего, но, похоже, и там все полетело под откос.

Самую желанную мечту про дальнейшую жизнь принес Махан – Вася Маханов, который появился в начале этого вот, считай, уже оконченного учебного года в шестом классе, где на задней парте отсиживал уроки Дима Угучев по прозвищу Угуч. Чаще всего Угуч прогуливал уроки с молчаливого согласия почти всех учителей, считавших, что Дима проведет время с большей пользой где-нибудь в прачечной.

В общем, Угуч с удивлением обнаружил Махана за своей партой, но турнуть не успел.

– У меня к тебе дело, – прошептал Махан, критически осмотрев Угуча, – секретное. Я тут не просто ля-ля-буквари, а со спецзаданием…

Оказалось, что их отцы (и отцы еще нескольких учеников этой лесной школы-интерната для легочников) работают советскими разведчиками в Америке (совсем как Штирлиц), и Махана специально послали для связи и поддержки, потому что его отец там, в Америке, руководит остальными отцами, а Махан должен руководить и заботиться здесь…

Малорослый и шебутной Махан удивительно ладно подходил к своей фамилии и, соответственно, к прозвищу. Он не мог ни сидеть, ни говорить спокойно. Махал руками, щелкал пальцами перед глазами слушателей, гримасничал и дергал плечами и даже потопывал в помощь своему стремлению --">