Николай Семенович Евдокимов - Происшествие из жизни...

ночью, когда все спит, и улицы пусты, и огни притушены, и с будайских гор ползет свежесть и прохлада, а в сером Дунае отражаются в лунном свете спящие мосты. Таинствен ночной Будапешт, с каждым годом его ночные улицы все уже и уже: вдоль тротуаров, прижимаясь друг к другу, бесконечной чередой стоят уставшие после дневной беготни и спят автомобили всех марок мира. Они стоят с двух сторон улицы, так тесно, что еще проехать мимо можно с величайшей осторожностью, но машине, проскитавшейся где-то до глубокой ночи, втиснуться между ними на стоянку почти невозможно. Будапешт индустриализуется, летит на новых скоростях, а мысли мои не успевают за этим полетом новой жизни и возвращают в недавнее прошлое.

Улица Ракоци, «эспрессо», здесь в его уютном и малолюдном зале я когда-то сидел с Михаем Ваци, с его женой Марией Юхас и слушал тихий голос замечательного поэта, читающего стихи из новой книги, которую он подарил мне. Он был скромен, элегантен. Само звучание его стихов обволакивало меня то ли своей тревожной музыкальностью, то ли лиричностью голоса, произносящего певучие венгерские слова. Я не понимал их, а Мария не могла перевести, ибо стихи трудно перевести, они живут не только смыслом, но и чувством. Он читал, и, хотя я тогда только слышал их музыку, я не мог отделаться от какой-то тревоги, которая слышалась мне в его голосе.

Книгу, которую он мне подарил тогда, прочесть я не могу, она стоит на книжной полке за моим письменным столом в Москве, но иногда я беру ее в руки и листаю ее страницы… Книга есть, а поэта давно нет. Он погиб в борющемся Вьетнаме в 1972 году, умер от разрыва сердца.

Я захожу в «эспрессо» на улице Ракоци, сажусь за столик, где когда-то сидел с ним, выпиваю чашечку кофе; однако с каждым годом все труднее мне вспоминать его лицо, его жест, его улыбку, стареет моя память, но живет чувство благодарности к жизни, подарившей радость общения с прекрасным поэтом.

Потери, потери, потери. Нет уже и Иштвана Шимона, поэта, редактора крупнейшего литературного журнала, депутата парламента, острослова, человека большой эрудиции, крестьянской внешности и простоты. Я объездил с ним пол-Венгрии, гостил на Балатоне в доме его двоюродной сестры, бывал в сельскохозяйственных кооперативах, где каждый крестьянин знал его и он знал каждого по имени, потому что вырос здесь и жил их делами и интересами. Последний раз я его встретил в Москве, в Кремле, в зале приемов, после съезда писателей, и мы договорились, что через полгода я приеду к нему. Через полгода я приехал, но он, увы, не встретил меня…

Жужа заводит свои часы, время неумолимо накладывает отпечаток и на нее, седеют ее волосы, истончаются руки, сутулится спина, у глаз все больше и больше морщинок, она не любит косметики и не закрашивает на лице бегущие годы.

Мы сидим с ней в сквере недалеко от ее дома. Лето, светит вечное солнце, пенсионеры играют в шахматы, молодые мамы везут в колясках младенцев, ребятишки копаются в песочницах, Жужа с тоской смотрит на них, улыбаясь нежно и затаенно. Я знаю, о чем она думает — о своем одиночестве, о несбывшихся надеждах, о несостоявшемся материнстве. А я думаю о вечной молодости жизни — дети шумят вокруг, звонкие их голоса покрывают все другие звуки улицы… Как эти маленькие человечки, переступающие на неверных еще ножках, похожи на моего Ванечку, делающего первые земные шаги, на моего внука Ивана Максимовича — мою надежду и мою боль. Его глаза и глаза этой венгерской поросли, копошащейся под ярким будапештским солнцем, увидят будущее… Каким оно будет? Какими будут они?

1982

--">