Сергей Борисович Кузнецов - Житейские истории

аккуратно выписаны в его записную книжку. Если сосчитать, он тоже провел в поездках довольно много времени, но, разумеется, гораздо меньше, чем композитор. Такую работу он нашел случайно — по объявлению в газете, но так привык к ней, что не мыслил себя на другом месте. Частые командировки, новые впечатления, беготня по конторам и мельтешение лиц разгоняли скуку. Его философией стала дорога. Она петляла и уводила его от самого себя. Постоянные разъезды, как кадрики глупой и бессмысленной комедии под названием «Жизнь» мелькали перед глазами и не оставляли времени для раздумий.

Николай Петрович пытался читать, но не мог сосредоточиться. И вдруг издалека, как наваждение, зазвучали эти божественные звуки. Сначала еле слышно, затем все громче и громче. Тонкие пальцы пианиста легко опускались на белые и черные клавиши и от этих прикосновений рождалась прекрасная грустная мелодия. Это были его пальцы. И играли они до боли знакомую музыку. И хотелось рыдать от бессилия и невозможности изменить свою жизнь, и непоправимое казалось трагичным и значительным. И не было в целом мире ничего, кроме этой неземной по своей красоте музыки. Это было воплощение гармонии. Это было само совершенство. Это была «Фантазия ре минор» Вольфганга Амадеуса Моцарта, и так исполнять ее мог только бог. И он сам. Когда-то.

Но пальцы продолжали играть. И это были его пальцы, целые и невредимые. Из всех органов своего тела он ощущал только их. Его пальцы чувствовали звуки. Он настолько ушел в слух, что, казалось, слушал пальцами. А пальцы слушали его погибающую душу, полную боли и страсти. И вдруг, когда они доигрывали основную тему, его глаза ослепила вспышка света, и когда он смог видеть, на одной руке, красной от крови, не досчитался двух пальцев. Лишь мертвые белые обрубки лежали на забрызганных кровью клавишах. Он взвыл как раненый зверь. Его дикий рев потонул в хаосе фальшивых звуков, вырывающихся из расстроенного пианино. Он падал в бездну этих режущих, колющих, рубящих слух звуков. И когда наконец все стихло, его привел в себя стук колес.

Он лежал на верхней полке в поезде, медленно везущем его в какой-то город. В какой? Он не мог вспомнить. Зачем? Он не знал. Ах да, в командировку! Как он мог забыть? В город Мухинск. В типографию. Стерев испарину со лба, он выбрался из купе, как из камеры-душегубки. В тамбуре с третьего раза закурил сигарету.

Глупо! Как все глупо! Вся жизнь наперекосяк. Поезд идет под откос. Вот уже много лет. Нет денег. Нет семьи. Нет будущего. Но ведь он еще не старый. И выглядит вполне сносно. На что смотрят эти женщины? Он, конечно, не красавец, но высокий, худощавый и без живота… Ну да, лысина еще на затылке, это правда, передние зубы — вставные, да еще и на руке нет двух пальцев… Но это вообще ерунда. Как там шутил его босс? «Главное, что двадцать первый есть. У президента, у того тоже нету пальцев, а двадцать первым смотри что вытворяет!..»

Он закурил вторую сигарету. За окном было сыро, серо и неуютно, мелькали голые стволы деревьев, и было трудно определить, какое сейчас время года — весна или осень. Смотря на проносящуюся мимо березовую рощу, он вспомнил, как они с женой ехали на свои первые гастроли весной 196* года. Как рады они были, что их взяли в один оркестр! Тогда, после окончания института, казалось, что впереди их ждет блестящее будущее. Окружающая действительность была для них миром Музыки. Тогда они еще не знали, что третьи совместные гастроли станут для них последними. А ведь она его любила… Иначе никогда бы не решилась на такое… И чего это он вспомнил об этом?

Городской вокзал. Только что объявили прибытие ее поезда. Сквозь сутолоку и толчею они молча идут по подземному переходу. Идут рядом. Внешне все выглядит благопристойно. Он несет ее сумку здоровой рукой. Он снова чувствует ноющую боль кончиками отрезанных пальцев. Нелепая случайность, и он уже никогда не сможет играть. Сегодня он ощущает это остро как никогда. И чего он только полез чинить проводку в этом номере заштатной гостиницы города N-ска, ведь это работа электрика? Он теперь никто. Ему не сыграть даже похоронный марш. А она, глупая, до сих пор еще не может смириться с тем, что между ними стена. И единственное чувство, которое она у него вызывает — это зависть. Черная зависть — вместо былой страстной любви. И чего стоят ее слова утешения? Они просто оскорбительны для него… Ее жалобный голос — словно насмешка над его неудавшейся судьбой.

Они выходят --">