Кит Стюарт - Дни чудес

беззастенчиво гогочет. Неизбежно появляется местный викарий, которого играет Джеймс, двадцатисемилетний парень, такой секси, да еще и самый ярый атеист из тех, что мне попадались. Он видит полураздетую пару и отрубается на диване. Наташа кричит: «Сейчас принесу вам чего-нибудь покрепче, это не то, что вы думаете!» – и открывает дверь буфета. При этом я, громко ругаясь, вываливаюсь из него. Все происходит очень быстро, и, похоже, незаметно сообщить, что нас затапливает, не получится. Викарий пытается мне помочь, но я падаю на него сверху (мой любимый кусок пьесы), и мы, распластавшись, лежим на полу, не в силах отцепиться друг от друга. Я пытаюсь шепнуть Джеймсу: «Кажется, мы тонем», но Наташа рывком приподнимает меня, едва не вывернув мне руку, и Джеймс выползает через дверь.

В финальной сцене родители гоняются за мной вокруг стола, пока сконфуженные соседи одеваются. Родители наконец обуздывают меня, усадив за обеденный стол. В этот момент появляются двое полицейских – они получили сообщение о вероятной оргии или жестоком убийстве. Я отключаюсь, упав лицом в торт с земляникой. Пышно украшенный десерт заполняет мой нос и глаза взбитыми сливками, успевшими прогоркнуть от жара софитов.

Спектакль окончен. Наступает напряженный момент тишины. Гаснут огни, а потом раздаются восторженные аплодисменты. Я подскакиваю к авансцене, хватаю Теда и Наташу за руки, неумеренно размахивая своими конечностями. На несколько мгновений я ощущаю себя неотъемлемой частью этой странноватой маленькой команды. Позже в пабе актеры из драмкружка припомнят каждую реплику, каждую реакцию зрителей, как всегда делают после спектакля, независимо от того, удачный он, как нынешний, или плохой, как та опрометчивая попытка поставить «Эквус»^[1] на местной выставке лошадей и пони.

Я всматриваюсь в толпу зрителей, пытаясь увидеть Дженну и Дейзи или, может быть, моего преподавателя по сценическому искусству. Но все лица кажутся одинаковыми и плохо различимыми за хлопающими ладонями. Тед и Наташа обнимают меня, похлопывают по спине, потом Наташа наклоняется и что-то говорит. Мне приходится напрячься, чтобы разобрать слова.

– Ханна, ты слышишь меня? – спрашивает она. – Ты с нами?

Мне хочется ответить: «Все классно. Я – ЗВЕЗДА!» Но потом я ощущаю, что у меня отнимаются ноги, а перед глазами колышется черный туман. Я делаю нетвердый шаг назад.

Откуда-то издалека я чувствую, как на мое плечо опускается чья-то рука, на спину – другая, но мне кажется, я проваливаюсь сквозь них. Мир предстает в виде одурманивающего кружения размытых очертаний предметов. Вдруг я воображаю, что зрители все это видят. О господи, как унизительно! Меня преследует чудна`я галлюцинация: папа произносит хвалебную речь у моей могилы: «Она умерла так же, как жила, – как Томми Купер». Теперь-то я понимаю, что дела мои плохи, потому что все это до чертиков странно.

В конце концов мне удается пролепетать:

– О, это чертовски типично.

Потому что я проделываю это не в первый раз, недавно было то же самое.

Театральные огни кажутся мне звездами над головой. Они плавают в темноте. Потом все пропадает.

Добро пожаловать в мой мир.

Том

Когда Ханне было четыре, она начала жаловаться на усталость. Не только по вечерам или после детского сада, но весь день. Она перестала всюду носиться с друзьями, побледнела. Я подумал, что это какой-то вирус, или невралгическая реакция на рост, или что-то еще. Записался к нашему терапевту, ожидая услышать то, что обычно говорят родителям: понаблюдать за ребенком, но понапрасну не волноваться. Наш врач принадлежал к старой школе – лысеющий, высокий и строгий, чем-то похожий на средневекового палача. Вы робко входите в его кабинет, а он сидит, откинувшись в кресле, со скрещенными на груди руками, с укоризненным выражением на морщинистом лице, словно говорящем: «Ну же, докажите мне, что вы не очередной болтливый ипохондрик». Вы описываете свои симптомы, он качает головой, будто вы все это сочинили, потом говорит, что это совершенно не смертельно, и вы уходите вполне успокоенный. Именно так все происходило, когда я пришел к нему в возрасте тридцати одного года с такой сильной болью в пояснице, что три дня не мог разогнуться. Такой была его реакция и тогда, когда я обратился с жалобами на боль в груди. Ханне исполнилось три года, и мне стало сложно справляться с родительскими обязанностями в одиночку. Покачивание головой, несколько --">