Бьёдн Бьярман - Любить поэта

подражала его походке, если спала, то рядом с ним, если у нее случалась минутка подумать, она думала о нем, если ставила на огонь чайник, то для него, если приносила по вечерам бублики, опять же для него, — поэт присутствовал во всем, и все было для него.

Поэт вернулся в комнату. Теперь он двигался более торжественно. Шел, приподымаясь на носках, гордо неся голову и не глядя по сторонам.

— Еще тебе останутся диван и чайник, — сказал он, снова укладываясь. Держался он с достоинством, лицо его выражало величавую непреклонность, голубые глаза были серьезны.

Она не смотрела на поэта, ни о чем не просила, но в ее заблестевших от влаги глазах была мольба.

— А как же я? Что будет со мной? Ты надолго уедешь?

— Вскипяти чайник и не забудь о бубликах, — ответил поэт и повернулся к стене так, что пружины дивана скрипнули.

III

Поэт уехал в начале июня, а американцы появились в Кеблавике еще в мае. Это была уже вторая группа войск.

В маленькой подвальной комнатке ей было одиноко, после отъезда поэта все казалось ненужным, а диван был слишком широк для одной. Чайник без дела стоял в углу, она больше не кипятила его ни утром, ни вечером. Ей было трудно привыкнуть жить без поэта, в лавке она бывала рассеянна, неправильно отсчитывала сдачу и плохо соображала, что ей говорят. Она постоянно думала о своем поэте. О том, куда он уехал, что делает, кто штопает ему носки, подают ли ему утром в постель чай, снабжает ли его кто-нибудь деньгами, есть ли у него комнатушка для ночлега, любит ли его кто-нибудь по ночам, и еще о многом другом.

Однажды в середине лета она узнала, что исландским служащим в Кеблавике очень прилично платят. Сначала об этом упомянула девушка из продуктовой лавки, что по соседству с молочной, потом заговорили и все остальные. Тогда она подумала, что диван в комнатушке поэта давно отслужил свой век, ей не давала покоя мысль о тахте. Она представляла себе удивленное лицо поэта при виде этой тахты, представляла, как она раздвигает тахту, укладывает подушки. А может, она купит и новое одеяло.

Вещей, которые она смогла бы купить, если в Кеблавике ей будут платить больше, чем в молочной, все прибавлялось, к тому времени, когда она решила взять расчет, ими можно было заставить уже не одну, а две или три подвальные комнатушки.

Она поселилась в Кеблавике у девушки по имени Кристьяна, ей выдали форменное платье и фартук: теперь она была официанткой в клубе. Клуб был шикарный, только для офицеров. По-английски она объяснялась прилично, потому что целую зиму занималась на курсах. Это было еще до того, как она познакомилась с поэтом. В свободные вечера она чаще всего сидела дома, вязала для поэта шерстяной жилет и, конечно, думала о нем.

Бенджамен работал в клубе барменом; он был еврей, второе имя его было Мозес. Она даже не была с ним знакома, когда он вдруг стал добиваться ее расположения с помощью подарков: сперва — коробка конфет и духи, потом — серьги, браслет и ожерелье, все из чистого серебра с таиландским орнаментом; еще он подарил ей нейлоновые чулки, шерстяную кофту и, разумеется, ночную сорочку с разрезами по бокам, которая едва доходила до колен. Он был невысок, коренаст, с черными всклокоченными волосами, большим загнутым носом, писал левой рукой и верил в какого-то своего особого бога.

Была осень, когда в Кеблавике царят дожди и бури. За целый день она ни разу не вспомнила о поэте, а вечером поехала с Бенджаменом Мозесом в Рейкьявик, или, как он его называл, Ринкидинки. Ночевали они в отеле в центре города.

Утром она поняла, что спать с Бенджаменом ей неприятно и что так будет всегда. Весь день и весь вечер она думала о поэте и, заглянув в его подвал, поплакала там немного.

Когда она вернулась вечером в Кеблавик, в сумке у нее лежал скомканный обрывок бумаги. Она нашла его в комнате под диваном. На нем было записано стихотворение поэта, первое стихотворение, которое она видела у него. Оно было короткое, всего несколько строчек, но непонятное, и выучить его наизусть было трудно, труднее, чем любое классическое стихотворение, но именно поэтому оно, наверно, и было хорошим.

Перед сном она повторяла его про себя, ей все-таки удалось выучить его наизусть:

Кто видел блестящую искру,

сорвавшуюся

с небосвода?

Что она для всемогущего бога,

капля кипящего янтаря или коровье око?

Стихотворение было хорошее, особенно ей нравилось про --">