Ирина Васильевна Василькова - С чужим перевернутым небом

как дышать. Песни все больше украинские, и я не понимала, как она это делает, почему смысл всегда оказывается больше того, что значат слова. Слова-то я знала, меня научила бабушка, но кроме слов в песнях был тот самый безграничный простор, из которого, казалось, Саша и явилась.

В общем, когда мы изучали в школе «есть женщины в русских селеньях», я ни минуты не сомневалась, что это о ней. Мне никогда не приходило в голову спросить о ее профессии — скорее всего, было, как и у сестричек, какое-нибудь ФЗУ за плечами и непонятные занятия типа диспетчера или контролера ОТК. Многие фабрично-заводские девчонки считали это состояние промежуточной стадией, ступенькой к вожделенному статусу жены-домохозяйки. У некоторых получалось, только не у Саши. Помню, как на вопрос насчет «замуж» она ехидно отрезала: «Такой еще не родился». Остальные же сестры довольствовались вполне обычными мужьями, шоферами или хозяйственниками, и, разглядывая на фотографиях заурядные, без всякой тайны лица («едоки картофеля»!), я втайне ликовала, что она не выбрала такого же.

«Ох, Шурик, лягушка-путешественница!» — смеялся отец, когда она через несколько лет, заглянув проездом, весело сообщила, что завербовалась в Красноводск. Что Саша собиралась там делать, кем работать, я не поняла, — кладовщицей? кастеляншей? Или вдохновилась самой возможностью оторваться и улететь? Красноводск — почти край карты, Кара-Бугаз, загадочный Каспий, песчаная Туркмения. Но зачем? Зачем срываться в такую даль? И вообще, в чем смысл подобных вербовок? Понятно, что где-то может не хватать врачей, учителей, или ветеринаров, или там агрономов каких-нибудь. Но почему кладовщиц надо вербовать в Питере? И что, собственно, так тянуло ее — надежда найти мужчину себе под стать? Жажда экзотики? Охота к перемене мест? Чмокнув нас на прощание, она подхватила чемодан и умчалась навстречу неведомой участи. Письма писала честно, весело жаловалась на жару и вездесущий песок, но мне жалобы казались притворными, между строк сквозило совершенно нескрываемое счастье — но отчего? от ощущения найденного угла? Ведь что-то было, было.

Что там сломалось, не знаю, но года через три она опять появилась все с тем же фибровым чемоданом и сообщила, что теперь вербуется в Норильск. На вид осталась все той же, возможно, несколько подсушенной на жаре. На вопросы о личной жизни шутила и отмахивалась. Отвечала, что климат надоел, надо же, наконец, попробовать настоящее Заполярье.

Восхищение и зависть — вот что я чувствовала, стирая красноводскую пыль с ее чемодана. Чудилось за Сашиной спиной синее море и виноградные лозы. «И оделись влагой страсти темно-синие глаза…» — в общем что-то вроде. Ей будто налили волшебного вина, и теперь ее ждала участь еще волшебнее — алмазные снега, полярное сияние. Моя географическая жажда разгоралась не на шутку, подогреваемая Сашиным легким смехом, но Саша перемещалась в пространстве, а я пока только в мыслях. Хотя и научилась, как Жак Паганель, мысленно путешествовать по карте, но хотела лететь, лететь безостановочно, как Саша, как птица перелетная.

Гораздо позже, в компании студентов-автостопщиков, мне случилось оказаться в Красноводске. Возможно, и ввязалась я в сомнительный вояж только из желания пройти по Сашиным следам. Из Баку мы плыли на пароме через Каспий — никаким он был не синим, а свинцово-серым, как Балтика, и на фоне пустого оранжевого неба черными зубьями торчали нефтяные вышки. Качка была приличная, и, ошалев от приступов морской болезни, я вылезла на палубу и упала на скамью. Холодные волны перехлестывали через меня, вымочив до нитки, но стало легче. Ночью качка прекратилась, вода казалась черной и маслянистой, ветер почти улегся. Но вдруг в момент что-то изменилось — Туркмения обожгла дыханием жарким и сухим. Ветер вернулся, но сделался душным и шершавым, и, когда мы выползли на берег, он уже сек лицо, кидая в глаза пригоршни песка. Утром оказалось, что город подобен горячей сковородке, асфальт плавился, никаких виноградных лоз не было и в помине, негустая растительность почти не давала тени. Очумевшие тетки, торгующие с тележек газировкой, отбывали повинность на каждом углу, вода стоила копейку, мы пили, пили, и она тут же испарялась с наших спин. Туркменские халаты и мохнатые шапки, наверное, представляли собой что-то вроде термоса, но ведь и русские тут ходили, обычные люди в обычной одежде. Они деловито куда-то спешили, вокруг работали какие-то --">