Марина Львовна Москвина - Кентавр и Маруся

разорванные облака, будто сквозь бинты раненого, проступили алые лучи восходящего солнца, стало ясно, что в цирке Шеллитто случилась кража. Конюх Пашка, цыганская его душа, пропал вместе с черным конем по кличке Жасмин.

И это не какая-нибудь убогая полудохлая кляча: Жасмин бежит — земля дрожит, вот он какой был, конь-огонь, отменно выученный испанскому шагу и курбету. Добрый нрав, светлый ум! Он же все понимал с полуслова! А его крупады и кабриоли, пиаффы и пируэты… Он вставал на «свечу» — и держал вертикаль до тех пор, пока Эмми не подавала знак опуститься… С какой легкостью он перемахивал через ленты и барьеры, нырял в обручи, «бочки» и «туннели»! И никто, никогда и никто, как Жасмин, так изящно и картинно не выбрасывал передние копыта под «Марш гладиаторов»!

Вот пропажа так пропажа. Если перечислить все, чего цирк лишился с украденным Жасмином, хоть ложись и помирай. Барышники сколько раз подкатывали к директору, молили продать вороного Жасмина, Шеллитто был непреклонен. И на тебе — острый нож в спину темной ночью.

Бэрд выскочил из своего фургона, немытый, нечесаный, без котелка, в халате, шерстяных полосатых гетрах на голую ногу и мягких туфлях, зашлепал по грязи, по лужам, ругая небо, проклиная конюхов, угощая оплеухами попавших под раздачу сыновей Року и Чарли, при этом его обычное «з-засранец» внезапно обогатилось хлесткими татаро-монгольскими оборотами.

В таких вот экспрессивных выражениях он скомандовал сворачивать шатер и собирать инвентарь.

— Где этот хмырь, как его зовут, good Боб, мать-перемать, приведите его сюда! — орал Шеллитто.

Искать Ботика долго не пришлось, тот спал прямо на арене, на рогожке, накрывшись бархатным чепраком Аве-Марии. После свалившейся на него беды — когда Маруся поцеловала Стожарова, верней, Макар поцеловал Марусю, — а, один черт! — его небо опрокинулось с общим небом. Он плакал вместе с дождем, стоял на Двинском мосту, гляделся в черные воды, а перед глазами была она, Маруся, ее смеющееся лицо.

— Я уже выбирал — то ли кинуться с моста в реку и утопиться, — он рассказывал мне на даче в Валентиновке, — то ли броситься под колеса трамвая. А потом как представил Марусю с этим прохвостом, что они мне букетик фиалок кладут на могилку… Нет уж, дудки!! — подумал. — Я вам не доставлю такого удовольствия. И тогда ноги сами принесли меня в цирк, в ту кошмарную ночь я не пошел домой, да простит меня Лара, а свернулся калачиком под барьером и, поклявшись не любить больше никого в своей жизни, забылся тревожным сном…

Разбудил его Гарри, звуки хриплого голоса вливались в сонные уши Ботика: «Вот тебя нам и нужно, мальчик!» Карлик взял его за руку и вывел на свет божий. Во дворе уже собрались цирковые.

Бэрд метал перуны, с сильнейшим иностранным акцентом, с ошибкой в каждом слове изрыгал на них самую зазорную брань, суть которой сводилась к следующему: ах, вы, ротозеи, чтоб вам пусто было, я мытарюсь, мотаюсь туда-сюда, зарабатываю на кусок хлеба этим дармоедам, и вот благодарность! У них на глазах, чтоб им пусто было, воруют из стойла моего лучшего коня! Да грош вам цена, лоботрясам, в базарный день!

Они же рассеянно разводили руками, как бы показывая, что не ожидали такого от бандита Пашки, хотя как не ожидали, цыган — он всегда цыган, коня увести — это классика жанра…

— Я этот паршивый скандрел — найду, ин скай ор ин зе хелл, и рьебра переломаю! — грозил кулаком Шеллитто в неведомую даль, куда ускакал под покровом дождливой ночи Павел на вороном жеребце.

Пашка — хитрован, у директора на это дело наметанный глаз. Во время представления он зорко наблюдал за всем и каждым. Так вот, на гастролях в Гомеле богатый негоциант, владелец костопального завода Мовша Коварский, поклонник прекрасной Эмми, бывало, к концу номера до того разойдется, что кинет ей на арену пятирублевый золотой.

А надо сказать, что деньги и ценные подарки, преподнесенные артистам, пускай даже родным детям, Шеллитто безотлагательно забирал себе, взамен выдавая небольшие премии.

Однажды Пашка, ассистируя Эмми, ловким движением на лету подхватил брошенный Коварским пятирублевик и проглотил!

Бэрд из него душу вытряхивал — чавела, гусь лапчатый, все отрицает, рубаху на груди рвет:

— Где хотите — ищите, не брал, не видал, и купец ваш ничего не бросал!

Мовша:

— Бросил! — клянется. — Зуб даю, бросил! Врет, щегол!

— Не вру, — кричит Пашка, — истинный Бог!

Тогда Бэрд --">