Роман Харисович Солнцев - Восторженный беглец

взгляд, словно поражаясь, как мы могли столько лет дружить семьями. «Неудивительно, — думала она, — что у тебя у самого семья еще раньше разладилась: Таня ушла от такого тюфяка!» Люся осмотрела меня всего с ног до головы, словно уже сожалея, что пришла именно ко мне. — Он же на Севере!

— Ты же. сама сказала — его там нет.

— Конечно, нет! Он на БАМе! — Люся шмыгнула носом, давая понять, что все-таки она слабая женщина, может и заплакать.

Я растерянно сел напротив на колченогую табуретку.

Люся поежилась и рассказала.

2

6 марта, только она приготовилась к празднику, погладила кремовую блузку из настоящего крепдешина и купила у Нелки Гофман итальянские туфли (той велики, а Нелка их выцыганила у Гали Серебряковой, а Гале муж оторвал в Москве австрийские, вишневые, с медным листиком сбоку…), а мужчины в отделе, кажется, на этот раз не отбоярились распечаткой на ЭВМ китайского гороскопа, а раскошелились, явно что-то достали к 8 Марта, может быть, даже французские духи, судя по маленьким коробочкам… так вот. 6 марта Люсю пригласили в профком и сказали: есть путевка в Ялту. Завтра можно лететь.

«Какая Ялта?! — подумала Люся про себя. — Муж пропал!.. — И вдруг махнула рукой, решила с тайным злорадством: — А ну его! И дочка уже взрослая. Второй курс. Чего я ее- сторожу?! Надо только поговорить на прощание — и а аэропорт. Нервы стали ни к черту. Наливала чай — отбила носик у чайника. Точила нож — порезала палец. Зашивала карман дочке — проколола руку. Надо ехать».

— Доченька, — вечером сказала Люся, уже собрав чемодан и около полуночи дождавшись, наконец, свою высоченную бледную девушку со старательно печальными глазами. — Доченька! — повторила мать, усаживая ее, как, бывало, в детстве, перед собой в огненно-красное кресло (производство ЧССР). — Светик, посмотри-ка на меня.

— Кто бы на меня посмотрел, — пробормотала скорее по привычке дерзить дочь. — Я тебя слушаю, Людмила Васильевна. Мама, — поправилась она, заметив с удивлением, что на полу лежит чемодан и маме сегодня явно не до шуток. — Да?

— Доча… — Мать задержала дыхание. — Мне дают путевку.

— Во Францию?! — загорелось от радости лицо дочки. Светлана вскочила и запрыгала, как теленок, по комнате, разъезжаясь копытами туфель на платформе, по причине устарелой моды служивших ей домашними туфлями, подворачивая то эту, то ту ногу. Она помнила, что еще два года назад, когда папа защитил кандидатскую диссертацию после долгих приступов лени и самокритики, на три года позже мамы, выяснилось, что они теперь как два молодых ученых могут поехать за границу на симпозиум. — Все-таки дали? Дали. дали, дали! — Дочь закатила глаза. — Ты мне привезешь… м-м… бархатное платье.!.

— В Ялту, — сухо оборвала ее мать. — В Ялту! — повторила она, вместе с тем страдая, что ведь и во Францию могли съездить, если бы этот дуролом не бросил институт, поддавшись, видите ли, жажде физической работы. Разве здесь ее нет, физической работы? Ну, строгай дальше стеллажи, вяжи корзинки…

весной снег вон отгребай, помогай дворнику, если не можешь без чудачеств… — В СССР, — ядовито добавила мать, переходя в наступление. — Надеюсь, ты свою родину любишь не меньше, чем какую-нибудь Замбию? Так вот, я еду. И я хочу, чтобы с тобой ничего тут не случилось.

— Спать ни с кем не буду, — быстро ответила дочь, по привычке дерзя. И чуть покраснев, продолжила — Ты же андестед, я говорю о подругах — я усекла, ты боишься за японский маг. Я и сама его не буду трогать. У парней есть наш, дубовый. Хоть бей его ногой — поет еще более томно.

— Дочка! — пристыдила мать Светлану, — Ну, посмотри на меня! Я действительно за тебя беспокоюсь. Пели настоящая любовь… это еще туда-сюда… то есть это сюда, плюс. Да ну тебя! — Она всплакнула, но, скорее всего, это был покуда педагогический прием. — Я хочу, чтобы, когда я вернусь, ты была на месте. И биологически такая же, андестед?!

— А социально? — осведомилась дерзкая девушка.

— Ну да. — Уже не слушала ее мать, глядя на стену, где из деревянной рамки в стиле «вампир» (с зубастыми крокодилами, свившимися в розы, — работа мужа) глядел исподлобья покорно, нарочито покорно, а значит, нахально, себе на уме, сам Костя Иванов. большелицый, узкоплечий, в очках. Каждый глаз огромен из-за увеличительных стекол. — Дурак!.. — любовно воскликнула Люся н заплакала, теперь уже всерьез и надолго.

И Светлана всерьез начала успокаивать --">