Симона Вилар - Сын ведьмы

при этом на воеводу из-под наползшей на глаза темной пряди.

Волосы у Добрыни были густые и гладкие, темного соболиного оттенка. Что ему за четвертый десяток перевалило, так и не скажешь, седина лишь на висках немного проступает, да и собой он был прямой, жилистый, крепкий. Бороду носил небольшую, но холеную – заботился о внешности посадник, аккуратно подбривал вокруг губ. Отчего было видно, что рот у него полногубый, сильный и жесткий. Под стать жестким интонациям в голосе. И интонации эти булатом звенели, когда спрашивал, как вышло, что Путята с его витязями не смог разобраться со смутьянами да навести лад. Пусть и с небольшим отрядом воевода отправился в Новгород, ну так все равно его люди в ратном деле умельцами отменными слывут. Того же Угоняя тысяцкого наверняка могли потеснить. И пусть Угоняй сам воевода – Добрыня хорошо его знал, ибо вместе с ним некогда усмирял северные племена эстов и чуди, – все одно и Путята не лыком шит, да и выучка у него и его воинов получше будет. А тут… опять же твердит: исполох меня взял, исполох…

– Ты бы и сам там испугался, Добрынюшка, – понуро твердил воевода. – Новгородцы словно ополоумели от ярости. Скалятся, воют как волки, и все – бабы, мужи нарочитые⁹, купцы нарядные – все как будто с цепи сорвались. Кто с косами явился, кто с каменьями, кто с тесаками булатной ковки… И так лезли на детинец¹⁰, где я сперва думал обосноваться, что мы еле ноги оттуда унесли. Я ведь всего с тремя десятками отправился, да и ты уверял, что лиха нам не будет. А они… Словно Мара душами новгородцев владела, словно Чернобог¹¹ заразил их лютью. Отроки безусые и те на моих закованных в булат дружинников кидались, как псы бешеные, грызли им лица, рвали руками, а на себе, казалось, и ран не замечали. А как смеркаться стало, мне даже почудилось, что глаза у новгородцев светятся, как у волков в зимнюю стужу…

– Что ты сказал? – выпрямился до этого понуро сидевший посадник. – Глаза светились?

Он встал, ходил какое-то время от стены к стене. Каморка была небольшая – три шага туда, три обратно. Добрыня метался меж срубными стенами, как зверь в клетке. Дурное ему думалось. Не хотелось в такое верить…

– Что еще скажешь, Путята? – произнес наконец, припав к стене и упершись лицом на скрещенные руки.

– Самой Пресветлой Богородицей клянусь, что не могли мы этих взбесившихся побороть. Ты веришь мне? И хотя многих наседающих мои парни порубили, но и их самих немало полегло. Так что я с оставшимися еле ноги унес. И казалось мне, что даже павшие новгородцы поднимаются и вслед нам смотрят. Очами мерцающими…

– Да не может в Новгороде быть столь сильного чародейства! – ударил кулаком по бревенчатой кладке Добрыня. – Там христиане уже не один год живут, церковь свою возвели. Как раз неподалеку от моего дворища. Я не препятствовал. Сам ведь крещен давно, хотя не больно о том среди мужей наших распространялся.

Путята чуть кивнул. Он помнил, как он сам и многие из дружинников князя Владимира шли в светлых одеждах к святой купели, а Добрыня лишь ворот расстегнул и показал нательный крестик. Тогда многие дивились: ведь когда несколько лет назад князь Владимир в самом Киеве капище главное устраивал¹², Добрыня ходил туда и смотрел, как требы приносят, а вот же… Уже тогда христианином был.

Сейчас Путята только шеей повел, словно ему ворот давил. Его борода все еще торчала вбок, и теперь было заметно, что половина ее изрядно вырвана. По привычке Путята хотел огладить ее своими большими ладонями, но словно обжегся и отдернул руки.

– Нет там уже никакой церкви, посадник, – молвил глухо. – Да и дворища твоего теремного уже нет. Я как увидел из детинца, что эти лютующие вслед за Угоняем туда ворвались, сразу отправил своих парней помочь, если что, а как началась там настоящая бойня, то и сам поспешил. Вот Коснятина и успел от них отбить. Смеркалось уже, но мальчишка прямо на меня с криком выбежал. И эти… светлоглазые носятся кругом, воют. А вот жену твою…

– Что с ней? – так и не повернувшись, глухо спросил Добрыня, когда воевода умолк.

Тот несколько раз перекрестился и поведал: видел он голову супружницы посадника на пике, носились с ней восставшие по граду. Косы у боярыни Добрыни были знатные, светлые и длинные, вот по ним и понял, что она это.

Добрыня молчал, все еще стоял у стены, уткнувшись в сложенные руки, только дышал шумно. Но потом вроде притих. И лишь через время проговорил низким --">