Паскуале Ферро - Запахи моих воспоминаний

женщина объяснила, что произошла ошибка, что вывеска «Продается» на самом деле относилась к квартире, а не к каморке, где держат свои инструменты рабочие. Вот так. Мой дом превратился в склад инструментов. Я повесил трубку.

Перебирая историю моих запахов, я прихожу к заключению, что детства у меня никогда и не было. Единственным днем в году, когда я мог почувствовать себя ребенком, был праздник Бефаны. Времени на игры не хватало, хотя желание было очень сильным. Потом, подростком, я встречался с мужчинами старше меня, более зрелыми, чтобы ощутить себя маленьким мальчиком.

Но очень скоро понимал, что и они тоже искали во мне образ отца, и поэтому мне приходилось вновь принимать решения, строить из себя мужчину, быть отцом своим любовникам, мне, мальчишке, который никогда не играл в войнушку и даже сейчас не имел возможности жить, как полагается парню его возраста.

И тогда я становился раздражительным, злобным, деспотичным, совсем как обычный отец. И я унижал, ругал их по-отечески, и чем больше я выходил из себя, тем больше они меня любили. Потом мы, подчиняясь развратной игре, менялись ролями, и я вдруг превращался в инфантильного, капризного ребенка, а они принимались ласкать меня, чтобы я перестал дуться и чтобы они опять смогли стать малышами, которых бы я гладил и которыми бы я командовал.

Мне хотелось бы продвигаться постепенно, стараясь учитывать временную последовательность, и рассказать вам о запахах моих воспоминаний.

Запах жестокости

Почти три квадратных метра — в комнатке, где я появился на свет. На этих трех метрах помещалась огромная двуспальная кровать, два комода с ящиками по бокам и секретер.

Было два входа: один — из здания, другой — с улицы. Кухня и ванная комната располагались под лестницей. На кровати мы спали вдесятером.

Ящики комода всегда оставались открытыми так, чтобы если ночью во сне кто-то падал с кровати, то оказывался прямо в них. Когда у наших родителей возникало желание заняться любовью, они подстрекали нас сыграть в «царя-горы». «Гора» эта складывалась из наших тел — одно на другом — и превращалась в огромную человеческую массу, состоящую из ног и рук. Под этой кучей малой мать и отец производили на свет новых детей, которые делали нашу гору все выше и выше. Честно говоря, у меня не поднимется рука обвинять их в чем-либо. А вот мужчины, что посвящали меня, просвещали меня… да, они запомнились мне очень хорошо!

Например, синьор Микеле, «угольщик», который очень любил меня и, немного из жалости или просто потому что ему было приятно, приглашал меня к себе домой. Дом был красивым, на первом этаже. Он относился ко мне как к сыну: занимался со мной, покупал одежду, несмотря на неодобрение жены, которая была крайне недовольна этим «усыновлением». Но по прошествии времени и она подобрела и очень привязалась ко мне. Их соседкой была одна женщина с тремя детьми, одной дочкой и двумя сыновьями.

Один из них, Сандро (имя вымышленное), часто просил составить ему компанию. Он брал меня на руки и после того, как усаживал меня на коленки, начинал гладить, показывая рисунки, которые делал для меня. Потом он брал мои ладони и клал их к себе на ширинку брюк. Я ждал Сандро каждый день на парадной лестнице дома. Он возвращался с работы, а я уже был там, внимательно прислушиваясь и ожидая его посвистывание, возвещавшее о его приходе. Как только он видел меня, заливался смехом, смеялся и сразу же вел к себе в комнатушку, заставлял снимать меня штаны…

Я вижу во сне лицо без лица, лицо без улыбки, у меня нет волос, нет ушей… у меня нет лица, нет крови ни воды, нет костей, нет языка.

Бедра, что двигаются без движения, ноги и руки без пальцев, плоская грудь, без молока.

Стерильная душа, без секса, без любви, без мысли, мертвый пьяный взгляд.

Вот, что вижу я… для людей.

Сандро

Он проникал в мое тело, входил в темноту моей плоти, моими ручками трогал свой член. Затем резкие струи спермы, будто молнии, изливались из пениса, опутанного пульсирующими венами.

Сильный стук в дверь, он в спешке застегивал мне брюки и вытирал пол.

Это была его сестра, густо надушенная лавандой.

Мне было всего четыре года. Ему двадцать пять.

Чудесный ребенок в белых одеждах, перетянутых красными и синими лентами, за спиной своего отца, который каждый понедельник после Пасхи из божественного благоговения относил тебя в храм Мадонны дель --">